— Здравствуй, Рыжик! Ты что это меня избегаешь?
— Это ты избегаешь меня. Три дня уже здесь.
— Ты вот что мне скажи, почему уехала Люся? Ты с ней ни о чем не говорила?
— Говорила о многом. Только не о нас с тобой.
— Уехала, даже записки не оставила.
— Полетишь догонять?
— Ты даже не представляешь, что она значит для меня. Я горжусь, что она моя жена.
И как наяву Инна услышала Шуберта. «Ты чувствуешь, какая прозрачность…»
— Не гордись, она к тебе не вернется.
Назавтра отряд возвращался из тайги. Забыв все распри, неполадки, обман каюра, Инна всей душой рванулась к своим.
Уезжала в Москву вместе с отрядом.
Прощай Чульман!
Триптих
1. Татьяна Павловна
Ложилась спать, уже легла под одеяло, вдруг что-то ужалило меня в левую лопатку. Поймала, сжала, бросила. Утром встаю — лежит пчела. Надо убрать. Беру — ужалила. Мертвая пчела?! Но это не имеет никакого отношения к делу.
…Я не очень люблю детей. Конечно, я никогда бы не могла обидеть ребенка, даже с ними ласкова. Но ребенок для меня всегда загадка. Ведь все они в детстве пухленькие, беспомощные, улыбаются. А что из них выйдет, не знаешь и не можешь знать. Конечно же, вырастают и герои, и гении, но ведь из кого-то вырастают предатели, негодяи…
Девочка, о которой пойдет речь, не вызывала у меня никогда особой симпатии. Зато родители ее были мне приятны. Отец — археолог, мой коллега, немного странный, возможно фронт так повлиял, была контузия, замкнутый, всегда занят своими черепками, но милый человек. Мать, прелестная женщина, пришлась мне очень по душе, была она поглощена своей работой, общественными делами. Понятия ее о жизни, о семейных обязанностях, были весьма своеобразны, хотя по-своему она и была очень предана мужу, считала его чуть ли не гением. Конечно, я бы сказать этого о нем никак не могла.
Леночка родилась за несколько лет до тогда, как я познакомилась с ее родителями. Почти ежегодно приезжая по работе в этот азиатский город, ставший для меня особенно привлекательным и из-за этой семьи, я почти не замечала ребенка.
Годы шли. Девочка росла. В первый раз я обратила на нее внимание, когда ей было, пожалуй, лет четырнадцать. Показалась она мне сутулой, но мордашка обещала быть хорошенькой. Рисовать начала девочка. Однажды мать показывает ее рисунки. Вижу — несомненно есть способности.
— Что делать? Оставлять здесь? Нет педагогов. Посылать куда-нибудь?.. Боюсь, ребенок сложный.
Говорю:
— Что значит сложный?! Есть способности, желание, значит, надо учить. Пусть окончит школу и приезжает в Москву. Помогу ей с институтом. Может, и выйдет что-нибудь из нее.
Прошло еще несколько лет.
Приезжаю опять. Расцвела девочка. Правда, матери в красоте уступает. Кончает десятилетку. Мать говорит:
— Трудная, трудная девочка. Вымотала нам все нервы, перекрутила все на свете, плохо занимается. Вы представляете, какой она здесь номер выкинула? Встречаю на днях учительницу русского языка. Она ко мне: «Здравствуйте! Как я рада вас видеть! Значит, все обошлось?» Я смотрю на нее, ничего не понимаю, спрашиваю: «Что должно было обойтись?» Она мне: «У вас же был инфаркт! Я так переживала за Леночку…» Спрашиваю: «Какой инфаркт?»
Оказывается, прибегает Леночка на экзамен трясущаяся, бледная и сообщает, что ночью маму увезли в больницу с инфарктом. Откладывать экзамен не захотела, отвечала плохо, все путала, но учительница пожалела ее и все-таки поставила ей тройку.
— Уж такая девочка, — вздыхала мать. — Завела себе тут развлечение. Появился у нас в джазе новый барабанщик длинноволосый, как поп, нечесаный, так вот он пользуется у нее успехом. Встречаю их, идет с ним по главной улице да еще с такой гордостью, вызовом. Говорю: «Лена, ты же срамишь меня». А она: «Не понимаю. Отличный мальчик. Почему я не могу с ним пройтись? Он мне нравится. А что о нем говорят, мне плевать». Не знаю, что с ней делать.
Слушаю, раздумываю.
— Хотите, я с ней поговорю.
И вот однажды приходит Леночка ко мне в гостиницу, держится скромно, мило. Посмотрела на нее — прелестная девочка. Что-то такое загадочное в ней, русалочье — глаза, волосы.
— Садись, — говорю, — Что ты стоишь?
Села.
— Хотите, я нарисую ваш портрет?
— Нет. Сейчас, Леночка, мы не о портрете будем говорить. Вот ты кончаешь десятилетку… Скажи мне, ты действительно хочешь заниматься живописью?