Дежурная окончательно проснулась. Она уставилась на Ольгу Николаевну и не сразу узнала ее.
— О, так это вы, — сказала она. — Здравствуйте! А мы тут на вас грешили. Думали, не приедете. Всякое ведь бывает. Потом получили телеграмму. Разве можно забыть. Нельзя. Номер вам оставили…
Ольга Николаевна осталась одна. Подошла к окну и распахнула створки.
Пронзительно свежий морской ветер с запахом соли и йода хлынул в лицо. Впереди простиралось море. Было светло, и солнце сияло совсем не по-зимнему. Она долго смотрела в морскую даль.
— Вот я и встретила Новый год. Опять с тобой, как тогда, как всегда… Тебя нет, а я жива и буду жить, — тихо прошептала она.
И видела его так же ясно, как и в последний раз в партизанских лесах Овинды. Обросшего, с синими, смеющимися глазами, с доброй могучей спиной, похожей на щит.
Ветер трепал занавески, и они раздувались как парус над ней.
Она улыбнулась, вспомнив водителя:
«Конечно, она виновата перед ним за погубленную новогоднюю ночь. Но он должен простить. Если ей дорога эта память, то и он, оставшийся в живых, отдал свою дань».
А он сладко спал в своем опустевшем автомобильчике, на обочине, почти в кювете, и тоже улыбался. Он слышал ее голос, глухой, не терпящий возражений. И видел запавшую в душу седую прядь у виска.
Анна Каренина из Черноморки
За стеной девочка Аня зубрит геометрию.
— «Величина угла не зависит от длины его сторон», — медленно произносит она.
А я смотрю на портрет. Он висит в комнате, где я живу. Это увеличенная фотография женщины с остановившимся взглядом. Красивое лицо, правильные черты, может быть, слишком тяжелый подбородок — тяжелая южная красота. Такие лица встречаются на Кубани. К портрету приколот черный бант.
Эта женщина бросилась под поезд.
— «…Биссектрисой называется прямая, делящая угол пополам», — заучивает девочка.
Ее звали тоже Аней. Это мать девочки.
Шум поезда каждый раз заставляет меня вздрагивать. Железная дорога проходит где-то совсем рядом. Стук колес отдается у меня в висках. Лучше бы закрыть окно. Оно выходит во двор. Обычный южный дворик, весь заплетенный виноградом. Огромные багровые кисти «изабеллы».
Осень. И потому так хрустален воздух и слышен каждый звук.
В маленьком промысловом поселке, недалеко от Краснодара, я в командировке.
Меня устроили в этом доме вместо общежития. Сказали: «Хорошие люди, тихо».
Тихо. Но шум поезда… Как можно привыкнуть к нему?
— «…Через точку, взятую вне данной прямой, можно провести только одну прямую, параллельную этой прямой», — раздельно и бесстрастно повторяет девочка.
Евклидова аксиома. Непересекаемость двух параллельных. Но в пространстве Лобачевского они пересекутся в бесконечности и разбегутся в бесконечности и пространстве Римана. Вот условность истин.
«Хорошие люди, тихо…»
А поезд пройдет — рельсы гудят, как струны. Ровные рельсы.
Усвоила ли девочка Аня, что параллельные рельсы пересеклись? У нее такие же, как на портрете, черные остановившиеся глаза.
— И глаза не зажмурила, как живые смотрели… — говорила мне бабушка. — Книга ее натолкнула. Все книгу она эту читала, «Анна Каренина». А что было промеж ними общего — ничего, только что имя. Аня — трудовая женщина, девчонкой ушла на фронт, с орденом Отечественной вернулась. С мужем честно жила. Та ведь никого не жалела, а моя всех… оттого и погибла.
Бабушка, мать покойной, женщина удивительная. Ни разу я не слышала, чтобы она повысила голос. Чуть свет — уже при деле и трудится допоздна. Старая, но хороша, как икона. Смотрела бы на нее не отрываясь.
Когда приезжает дедушка, вся светится добротой и радостью. Не знает, куда усадить его, чем накормить.
Старик работает сторожем на бахчах. Приедет, привезет мешок арбузов.
— Праздник у нас. Дедушка приехал. Попробуйте наш калмыцкий чай. Дедушка у нас только калмыцкий любит.
Старик колготной. Подвыпьет и морочит ей голову. А она только лаской с ним, только лаской.
Дедушка похож на старого казака с картинки — усищи, да и брюки широки, как шаровары.
— Он у меня хозяйственный, — говорит бабушка. — Весь сад его рук дело. Кухоньку выстроил. Все умеет. Только старенький теперь стал. И горе его сломило. Внучек должны воспитать, в люди вывести. Старшая у нас уже в институте. Оставила их нам она… — вздыхает бабушка.
Я никогда сама не расспрашиваю ее, но о чем бы ни заговаривала со мной бабушка, неизменно она возвращается к этой трагедии.