Несколько раз в дом приходил зять — муж покойной.
Первый раз даже напугал меня. Вошел ночью в мою комнату и стал рыться в комоде. Я проснулась, спросила, кто это?
— Не бойтесь, — ответил он. — Хозяин дома.
Забрал какие-то вещи и ушел.
Утром бабушка извинялась:
— Он у нас неотесанный.
Как-то он зашел днем. Упитанный, плотный, большеносый, широкоскулый, удивительно непривлекательный.
Бабушка, как бы оправдываясь, говорила:
— Конечно, Ане он не пара был. Она у нас красавица. Но что поделать, с фронта любовь пошла. Мы не хотели…
Стук колес каждый раз пугает меня.
А бабушка не замечает. Как можно привыкнуть? Но может быть, просто горе не выходит у нее из головы?
— После войны она домой вернулась. Он еще мужем не был, в армии еще оставался. А как демобилизовали его, — прямо к нам. У нее ухажеров — отбоя нет, а он щупленький, худенький такой, носище здоровый… Это уж она его как борова откормила. «Распишемся, — ей говорит, — и все. На фронте вместе были, мне, кроме тебя, никого не надо». Ну и тут она его пожалела… как на фронте. Ведь все это у нее от жалости получилось. В саперах он был, каждый раз рисковал. Вот она и сошлась с ним на войне.
Жалостливая она у нас. А он не такой, не пожалел нашу Аню. Да и дочек своих не жалеет. Помогать не хочет. Все на нас легло. А девчонкам и платьице надо, и туфельки. А что у нас с дедушкой? Только пенсия его одна. Вот и крутишься целый день, то — перешьешь, то — заштопаешь. Дедушка в сторожа пошел, индивидуальные бахчи сторожит. Тоже приработок, и арбузы едим. Виноград свой, огородик. Кое-как переворачиваемся.
— Но почему же вы не заставите его помогать дочкам? Что у него, новая семья?
— Помогать, говорит, не могу. Самому не хватает. Он ведь в заочном учится. Вот, говорит, окончу институт — тогда. Женщину себе завел после Ани. У нее живет, в соседней станице, а жениться не хочет. Говорит: не женюсь, такой, как Аня была, мне не найти. Как пол-литра выпьет — плакать начинает, все вспоминает, как она на фронте его жалела.
Вечерами бабушка любит поговорить со мной. Сидим с ней в кухоньке, она рассказывает:
— Аня работала в Черноморке завмагом. Работала хорошо, звание отличника торговли имела. Никогда никаких недочетов не было. Но случилась беда. Подруга у ней Шурка, вместе они на фронте много тяжелого пережили. Она и сейчас здесь в поселке живет. Одинокая, тоже завмаг. Попросила выручить, недочет у нее получился. Не могла ей Аня отказать, возьми да и накладную ей подпиши. Пожалела. Та бы, конечно, деньги ей потом отдала. Отдала бы — и все в порядке. Выручить ее Аня хотела. Растрата у Шурки получилась. Мужиков водила. А они на чужую водку да на вино падки. Все вокруг нее крутились. Ну и тоже можно ее понять. Одинокая она. Шурка ведь не знала, что так получится. А тут, как на грех, ревизия к Ане. Так, мол, и так, накладная подписана, — значит, товар принят, а товара нет.
В милиции судом пригрозили.
Для Ани это непереносимо было. Отличник торговли, все кругом уважали.
Конечно, деньги не такие уж большие были — одна тысяча новыми, десять, значит, по-старому. Всегда бы собрать могла. Продали бы что-нибудь, заняли. Не в этом дело. Стыда стерпеть не могла. Позора на весь поселок. Ведь это хуже всего.
Ну и весь день продержали в милиции, совсем измучили… Ее допрашивают, а она им:
«Ну, может быть, на сегодня хватит? Устала я, очень устала».
Про Шурку им — ничего. А ту как раз накануне в больницу увезли, по женским, значит. Аня к ней. Так, мол, и так, подтверди сама — просит Шурку. А та ни в какую: «В тюрьму по своей воле не пойду».
Дамой пришла, мужу говорит: «Что делать будем, Вася?»
А он ей: «Опозорила ты меня на весь поселок. Как я теперь людям в глаза посмотрю? И кто это тебе поверит, что ты Шурку выручить хотела?»
Тут Вася, конечно, неосмотрительно поступил. Не поддержал он ее. Он ей, напротив, сказал, что позора не вынесет и жить с ней не станет. Не пожалел. Слишком уж правильный.
Он ей говорит, а она все ходит взад-вперед, ходит. Потом прилегла. «Что-то холодно мне, согрей меня, Вася». А он свое долдонит.
…Как она из дома вышла — никто не видел. И не поздно было. Идет по насыпи прямо на поезд, машинист потом рассказывал, он сигналы подает, остановить не может… Она рукой махнула — и вперед. И глаза не зажмурила, как живые смотрели…
Вот вызвал он нас сюда, Вася, значит. Говорит: «Оставаться здесь не могу, тяжело»… Свой домишко мы продали и теперь у него живем. Казенный этот дом, от промыслов застроенный. Дедушка мне толкует: «Вот женится твой Вася, приведет жену и вышвырнет нас. Останемся на старости лет без угла». Только мне думается, вряд ли он сможет нашу Аню позабыть.