— Я знаю, Антон, вы сейчас не пьете, — сказала Верочка, — но, может быть, сделаете исключение для сегодняшнего вечера, для меня.
— Я не пью, — буркнул он.
Нине не надо было смотреть на Антона, она и так чувствовала, что все ему здесь чуждо.
— Это необыкновенный художник, — шепнула Верочка. — Недавно он где-то наскандалил спьяну, отсидел пятнадцать суток. Видишь, его обрили. Займись им, развлеки. Отец у него умер…
Нине не составило труда увести его в другую комнату, где стоял рояль. Маленький, кабинетный, он был украшением комнаты. Его купили потому, что нельзя было не купить: такой прекрасный «Блютнер» продавался совсем недорого, а Верочке давно хотелось иметь в доме рояль. В нем отражалась великолепная в своей строгости павловская люстра. Верочка обладала искусством обставлять свой дом. Она уже забыла то время, когда присаживалась к инструменту. Но все равно, он был нужен, хотя бы для того, чтобы кто-нибудь играл. Его регулярно настраивали.
— Вы играете? — спросила Нина, чтобы что-то спросить.
— Играю, но не буду, — ответил Антон.
— Я и не прошу вас, — улыбнулась она.
Он промолчал. И Нина поняла, что его смущает бритая голова, и чтоб вывести его из смущения, она как раз и заговорила об этом.
— Я, может быть, отстала, что, разве сменилась мода на волосы?
— Что вы отстали, незаметно. Но при чем тут мода? Меня обрили, вот и все.
— А, кстати, вы брахицефал, и вам даже идет бритая голова.
— Что вы рассматриваете меня, как жеребца?
— Отнюдь нет. Я думаю… Мне сказали, вы талантливый художник. Вера Николаевна мне сказала.
— Вера Николаевна не видела ни одной моей работы.
— Почему вы так мрачно смотрите на меня. Да и на всех, я заметила? Мне думается, человеку вашей профессии не должен быть свойственен такой взгляд. Вы портретист?
— Какое это имеет значение?
— Для меня — колоссальное. Я считаю, что портрет это самое высшее, что может быть в живописи.
— Отец мой тоже так считал, поэтому никогда и не писал портретов.
— А что же он писал?
— Картины.
— К сожалению, я не знаю его работ.
— Вы потеряли немного.
— Почему так?
— Да потому. Я любил отца, неплохо к нему относился, но это не значит, что я должен хвалить его. Был он рядовым, крепким картинщиком. И я всегда был равнодушен к его живописи.
— Значит, вы пишете портреты?
— Допустим. И что из этого следует?
— Допустим, я хочу заказать вам свой портрет.
— Почему мне? Разве мало портретистов, которые смогут вас написать?
— Сколько угодно, но я хочу, чтобы написали вы.
— Мало ли чего вы хотите.
— Пожалуй, не очень уж многого. Но вот увидеть себя вашими глазами мне почему-то захотелось. Мне даже это необходимо. Поверьте.
— Я сломал нож, — вдруг сказал Антон и протянул на ладони маленький ножичек, который он взял со столика и все время вертел в руке. Лезвие сломалось пополам. Потрескавшаяся и загрубевшая, маленькая, почти детская рука как-то не соответствовала его крупному и сильному торсу.
Из столовой донесся смех, и Верочка заглянула к ним в комнату.
— Вы не скучаете?
— Я — нет, — ответила Нина.
— Я забочусь только о тебе.
— Я сломал ваш ножик, — сказал ей Антон.
— К чему бы это? Кажется, есть какая-то примета, — задумалась Верочка. — Впрочем, я не верю в предрассудки. — И она исчезла.
— А я верю в приметы, — сказала Нина. — Несомненно, что это знак. К чему бы?
Антон улыбнулся, и лицо стало растерянным и беспомощным.
— Вы можете улыбаться сколько угодно, но я-то знаю, что это безусловно знак. И только надо правильно его прочесть. Сумеем ли мы?
— Так прочтите. Кто же вам мешает?
— А-а… Это не так просто. Во всяком случае, я убеждена, что это знак хороший. И для вас, и для меня.
— Пожалуйста, шутите!
— Совеем не шучу, говорю совершенно серьезно.
— Вы придумщица. Но, может быть, это и не плохо. У меня не получается. А люди, которых я наделяю качествами для того, чтобы с ними общаться, если подумаю честно, просто дрянь, и скучно с ними смертельно.
— Ну знаете… Вот за это-то и надо брить головы.
— А я бы их не брил, а просто срезал.
— Срезать проще всего. А вот проникнуть в эту голову, понять и сохранить…
Он с интересом взглянул на Нину, и складка на его широком лбу разгладилась.
— Наконец-то вы взглянули на меня по-человечески. Ну так как же? Будете писать мой портрет?
— Так уж сразу и ответить?
— А зачем отвечать? Мне нужно, чтобы вы сразу начали писать.