Я вспомнил загадочную улыбку тёти Глаши, с какой она мне вручила ключ, — техничка что-то знала. Прихватив свёрток, я спустился в школьный вестибюль.
Седоволосая пухленькая тётя Глаша сама покатилась навстречу, будто только меня и ждала, радостно говоря:
— Понравились? Ещё не съел? Кушай, кушай, пока не остыли совсем!
— Значит, они ваши? И котлеты, и пирожки? А сегодня и голубцы?
— Я только отнесла. А готовила она сама, — сказала техничка.
— А кто она, тётя Глаша? Я должен знать её имя!
— Не велено говорить. Но ты не бойся. Она — девушка хорошая.
Неужели это Лина?!
— Тётя Глаша, а она какая из себя? Волосы, наверно, чёрные, знаете, такие мягкие? Причёска вот так? — Я провёл над головой руками, изображая ниспадающие струи. — Глаза синие-синие, как Тирренское море. В ясную, солнечную погоду, конечно. Талия, как у песочных часов. Это она?
— Не скажу, какое море. А ты — лиса, лиса, надеешься: проболтаюсь? Нет, лучше и не пытай!
— Не скажете, выброшу в урну, — пригрозил я, не зная, чем ещё её взять, и даже шагнул в направлении урны для мусора. — Ну, тётя Глаша, решайтесь!
— Выбросишь — и поступишь не по-людски. Она старалась от всего сердца.
— Тётя Глаша, ведь я должен её поблагодарить, если по-людски. Верно? А как это сделать, не зная, кто она и откуда? Хотя бы намекните, ну, тонко-тонко, с волосок, а я уж догадаюсь сам.
— Не тонко, не толсто, — беспощадно отказала тётя Глаша. — Не волнуйся, я твоё спасибо передам.
— И ещё передайте: чтобы это было в последний раз! Я запрещаю!
— А этого не передам! И не надейся! — сурово предупредила техничка. — Доброту нельзя запретить! И слава богу!
Так ничего и не выяснив, я вернулся в учительскую, страстно надеясь: добрая самаритянка — она, Лина. К тому же именно сегодня исполнилось ровно три месяца со дня нашего знакомства. Для меня это знаменательная дата.
Я почтил эту дату вставанием.
— Сидите, сидите! К чему церемонии! — торопливо бросила директор, входя в учительскую.
Я поспешно сел — вдруг сочтут подхалимом.
Закончился первый урок, — он у меня был свободным, — учительская наполнилась жужжанием, точно пасека в солнечную летнюю погоду.
— Нестор Петрович, полюбуйтесь на своего питомца! — С таким горестным предложением в комнату влетела Светлана Афанасьевна и протянула ничем не примечательную школьную тетрадь.
Тетрадка была предупредительно открыта на первой странице: мол, извольте, читайте. Я прочитал первые строчки, небрежно нацарапанные шариковым пером: «Классное сочинение на тему „На кого я хочу быть похожим“». Ниже, с начала абзаца крупными старательно выведенными буквами, точно автор бросал вызов всему остальному миру, было написано: «Ни на кого. Только на самого себя». И всё! Дальше страница чиста до последней линейки. Я взглянул на обложку. Тетрадь принадлежит… ну разумеется, Ганже. Да и кто ещё способен на подобный номер?!
— Вот карандаш! Ставьте сами, что считаете нужным!
Она вложила в мои пальцы красный гранёный карандаш.
Я решительно поставил Ганже единицу, прочертил её на пол-листа, добавил к отметке такой же здоровенный восклицательный знак и, высунувшись в коридор, велел одному из учеников немедля передать Ганже: пусть он срочно явится к нам, в учительскую.
Увидев в моих руках родную тетрадь, Ганжа деловито осведомился:
— Два?
— Единица! — И я едва удержался от злорадства, не показал ученику язык.
И тут он, опережая мою обвинительную речь, сам перешёл в атаку, возмущённо закричал:
— Нестор Петрович! Я, Григорий Ганжа, играю за завод в волейбол! Выбиваю из мелкашки пятьдесят на пятьдесят. Светлана Афанасьевна, я, между прочим, ни разу не разводился! Так почему я, Григорий Ганжа, должен быть на кого-то похожим? Ответьте!
— Возьмите, Ганжа, тетрадь, ступайте и хорошенько подумайте: правы вы или вас занесло не туда, куда надо? — посоветовал я, стараясь сохранять хладнокровие.
— Я уже думаю. И буду думать! Сам! Глупые или даже умные, но это будут мои мысли! Учтите! — предупредил Ганжа, бросая нам новый вызов.
Он вышел в коридор и ещё долго возмущался там, среди учеников. До нас доносилось:
— Я сам научился играть на гитаре! Не слабо? Как, как? Купил самоучитель и овладел, — огрызнулся он на чей-то, наверное сейчас неуместный, вопрос и снова завёл своё: — Так почему я, Григорий Ганжа, должен быть похожим на кого-то другого?