Саша Павлов вызвался разбудить.
— Давай, — сказал Мишка-толстый.
Но Лиды дома не оказалось. Саша Павлов вышел в коридор, вдруг откуда-то сверху его позвали:
— Са-ша!
Поднял голову и обомлел. Из чердачного люка на него смотрела страшная резиновая рожа. Но голос у рожи был знакомый, Лидкин.
— Ты чего там, а? — спросил Саша Павлов.
— Лезь, — поманила Лида, — узнаешь…
Саша полез и очутился в светелке, маленькой чердачной комнатенке, где Лида учила уроки. В маске, с трубкой-хоботком, она была похожа на маленького слоненка. Саша засмеялся сравнению.
— Не смейся, — сказала Лида в трубку, — подержи лучше.
Лида дала Саше Павлову трубку и легла на пол. Подышала и встала. Саша Павлов рассердился:
— Нашла заботу. Мы там клад ищем, а она тут, как дура, спектакли разыгрывает.
— Дуракам счастье, — сказала Лида в трубку и сняла маску. — Я не шучу. Я дура — и мне счастье. — Может, поделишься?
— Может, и поделюсь.
— «Может», — передразнил Саша Павлов, — а может, мне не нужно твое счастье.
— Нужно, — сказала Лида убежденно, — тебе, Мишке-толстому, Оле и Поле, всем…
— Да ты о чем?
— О сокровищах.
— О сокровищах? Ты знаешь, где сокровища? — Саша Павлов засмеялся.
Лида смотрела тревожно и загадочно.
— Может быть, — сказала Лида, — ночью, когда ты чемоданы на вокзал провожал, я тоже не спала.
Саша Павлов опешил: ай да Лидка!
— Ну и что? — спросил он.
— Ну и видела, как один человек ящик с мороженым в Снежке утопил.
— Ненормальный, да? — спросил Саша Павлов.
— Не знаю, — дернула плечиком Лида, — может, и не с мороженым. Посмотреть хочу. — Лида загорелась. — Давай вместе: я нырять буду, а ты трубку от противогаза держать.
— Не лето, — сказал Саша Павлов, — закоченеть можно.
— А я жиром намажусь, — сказала Лида, — рыбьим.
В Саше Павлове заговорило мужское самолюбие. Чтобы девчонка ныряла, а он стоял и смотрел?..
— Нет, — сказал он, — лучше я намажусь. А ты трубку подержишь.
Лида сразу согласилась. Честно говоря, она не очень верила в себя, как в «моржиху».
Они спустились с чердака и побежали к реке.
А тем временем Кобра, собака-сыщик вожатого Долгого, кружила возле разрытой могилы.
— Кобра, след! — кричал Воронок и совал под нос собаке спичечный коробок. Кобра, понюхав, недовольно фыркала.
— Подожди, — сказал Долгий и тоже понюхал. — Не возьмет. Коробок табаком пахнет. Где нашел?
Воронок показал место, где лежал коробок.
— Есть, — сказал Долгий, — спичка, — и поманил Кобру.
Осторожно, двумя палочками, поднял обгоревшую спичку и дал понюхать собаке.
— Кобра, след.
Кобра повела мордой по земле, радостно взвизгнула и посмотрела на Долгого.
— Приглашает, — сказал вожатый, — пошли.
И они пошли все скорей и скорей, стараясь не отставать от собаки. А если отставали, Кобра оборачивалась и сердито рявкала.
«Скорей!»
Увлеченные преследованием собаки, ни Долгий, ни Воронок не видели, как из кустов выскочила черная фигура и, кудахча, как курица, побежала следом.
Это была Суматоха.
Кобру они нагнали возле базара. Она сидела на задних лапах и, как гипнотизер, пристально смотрела на дядю Оскара, продавца мороженого. Воронок, тяжело дыша, посмотрел туда же: дядя Оскар вор? Не может быть. Ни разу никого не обсчитал. На слово верил… И всегда с улыбочкой: «Не угодно ли эскимо? Пломбир? Ленинградское?» Воронка тошнило от того, как он подлизывается к покупателям.
Долгий достал свисток и тихонько свистнул. Подошел дядя Толя, участковый. Долгий показал коробок.
— Его, — сказал дядя Толя, участковый, и кивнул на дядю Оскара.
Долгий удивился:
— На нем ведь не написано.
— Ну как же, — сказал дядя Толя, участковый, — вот «пять р.», «семь р.», «двенадцать р.». Итого «двадцать четыре р.». Дневная выручка. Он всегда на коробке записывает.
Подошли к дяде Оскару.
— Твой? — спросил дядя Толя и показал продавцу коробок. Дядя Оскар расплылся в улыбке:
— Спасибо, мой…
Но дядя Толя смотрел строго, и дядя Оскар Георгиевич побледнел:
— Нет. Показалось. Не мой.
— Давай, — сказал дядя Толя, участковый, кивнув на собаку.
— Кобра, след, — сказал Долгий.
— Гражданин Маслюн, прошу следовать за мной, — сказал дядя Толя, участковый.
Дядя Оскар засуетился.
— Не могу… так как… при исполнении…