Раз в трамвае Левша «наколол» кожанку и разжился кое-какой мелочью. Вылез, оглядел исподлобья окрестности и побрел, смекая, какую часть «выручки» пустить на еду, а какую на курево. Вдруг кто-то крикнул:
— Эй, малец-оголец!
Левша оглянулся, и ноги, приученные бежать при первой опасности, тут вдруг приросли к месту: к нему шла обобранная им кожанка. Шла и широко улыбалась. Но Левша не растаял. Он давно уже не верил улыбкам. Сколько раз у него на глазах, прежде чем до полусмерти избить карманного воришку, «палачи» улыбались своим «жертвам».
Кожаный человек остановился и сунул руку в карман. Душа у Левши ушла в пятки. «Ну, вот, — обожгла мысль, — достанет наган и…»
От страха Левша нервно засмеялся и вспотел.
Кожаный вынул руку и… достал папиросный коробок. Левша ладошкой смахнул со лба пот.
— Чего надо? — грубо спросил он, злясь на себя за недавний страх.
Кожаный папироской пощекотал в усах.
— Москву знаешь?
— Ну, — кивнул Левша.
— А я совсем нет, — развел руками кожаный. — У тебя время есть?
Нашел о чем спрашивать! Время было единственным, чем Левша обладал в избытке. Найдись на него покупатель, и Левша стал бы самым богатым человеком на свете. А что, может быть, нашелся, вот этот, в кожанке?
— Ну, есть, — сказал Левша. — А что?
— Проводить можешь?
— За так? — Левша скривил рожицу.
— За деньги, — сказал кожаный, скользнув глазом по драной одежке Левши. — На пуговицы вполне заработать можешь.
Насмешку кожаного Левша пропустил мимо ушей. Он не буржуй какой, чтобы ходить в пальто, застегнутом на все пуговицы. Запахнул полу за полу и спросил:
— Куда надо?
— На Лубянку, — сказал кожаный. В ушах у Левши застучало: «На Лубянку… Самое чекистское место… Подвох… Бежать…» Но ноги опять не повиновались ему.
Испуг Левши не ускользнул от кожаного.
— Забоялся? — спросил он. — А я-то думал, Лубянки одна контра опасается.
— Я не контра, — снова смелея, огрызнулся Левша.
— Тогда веди.
— Айда.
По нелюдной Тверской спустились к Охотному ряду с пустыми лабазами и мимо гостиницы «Метрополь», опоясанной балкончиками, вышли к Лубянке.
Пылило лето. По булыжной площади громыхали ломовики на тощих клячах. Вопросительными знаками восседали на козлах извозчики, стреляя в прохожих голодными глазами: выискивали седоков.
У входа в красивый дом кожаный остановился. Пошарил по карманам и восхищенно свистнул:
— Ловко работают мазурики. До гроша выгребли!
Левше стало неловко. Он понурил голову и утопил глаза в пыли.
Кожаный истолковал его жест по-своему. Скользнул глазом по латаной-перелатаной обувке мальчика и сказал:
— Ну, не беда. Не все мазуриками конфисковано. — Полез за пазуху и выудил хрустящую бумажку. — Слетай в лавочку. Разменяй и жди меня здесь.
Левша рассмотрел бумажку и ахнул. Он даже не знал, что на свете есть такие большие деньги. «Не сметь… не брать… вернуть назад…» Он кинулся к кожаному, но того и след простыл. Скрылся за огромными, как ворота, дверями.
— Эй, мазурик, топай, не задерживайся, — ругнулся на него красноармеец с ружьем и острой, как штык у ружья, бороденкой.
Пусть ругается. Не на того напал. Левша будет стоять столько, сколько ему понадобится. Он и не подумал сбегать и разменять деньги.
Наконец кожаный вышел. Левша, не глядя на него, протянул деньги.
— Обернулся? — спросил тот, решив, что принимает сдачу. — Постой, постой, здесь больше, чем я тебе дал. Это не все мои.
— Твои, — угрюмо сказал Левша, — их у тебя мазурики конхвисковали.
Чекист все понял. Хмурое, цвета земли, лицо его тронула улыбка.
— Ты? — спросил он.
— Ага, — ответил Левша.
Кожаный помолчал. Потом спросил:
— Ты кто?
— Левша.
— Нет, — кожаный двумя пальчиками, большим и указательным, пощекотал в коротких усах. — Левша — кличка. Имя у тебя другое.
— Какое? — спросил Левша.
— Узнать можно, — уклончиво ответил кожаный, — было бы желание. — И пытливо посмотрел на Левшу.
Утопающему бросили соломинку. Левша так и уцепился за нее. Узнать, кто он, откуда, чей? Никакие другие желания Левши не шли в сравнение с этим. Вдруг он не просто Левша, беспризорник, а сын какого-нибудь революционера, красного командира…
Далеко залетел в мечтах Левша, подбирая родителей по боевой славе.
— Чистые пруды знаешь? — спросил кожаный.
Левша кивнул: знает.
— Ну, пошли, — сказал кожаный и усмехнулся. — За фамилией.
На Чистых прудах дома — один к одному — ро́вней, только один недобрал в росте. В него и вошли. Длинный, как кишка, коридор, а в нем двери, двери и двери. Возле одной, с железной вывеской, остановились. Белым по черному написано: «Детприемник». Кожаный с тревогой посмотрел на Левшу. Тот равнодушно скользнул по надписи и отвел глаза. У кожаного отлегло от сердца: неграмотный. Да, знай Левша грамоту, еще не известно, как бы все обернулось. «Детприемников» он боялся как огня.