— Бесфамильная!!!
И чей-то голос в ответ:
— Нэ мае…
Судья посмотрел в мою сторону, пожал плечами и вызвал другую свидетельницу.
После суда, строго наказавшего фрау Жердь-Вильгельм, я занялся розысками Любы Бесфамильной. И вот что мне удалось узнать.
Люба Бесфамильная вовсе не была Бесфамильной. Звали ее не то Величко, не то Скачко. Товарки по несчастью, работавшие с Любой в поместье фрау Вильгельм, помнили только, что «кончается на «ко». Почему назвалась Бесфамильной? Почему не пришла в суд? Куда делась? Ни на один из этих вопросов я не получил ответа.
Мы — я и бывшие пленницы — сидели в саду, возле фонтана в бывшем владении фрау Вильгельм и безучастно следили за золотыми рыбками, жадно разевавшими голодные рты: в доме не было ни крошки хлеба. Я сам был похож на одну из этих рыбок, потому что не находил того, что искал.
Вдруг одна из моих собеседниц — белобрысая, в черном платочке — сказала:
— Потому что она была предательницей.
Это было как гром среди ясного неба. На белобрысую сейчас же зашикали, но я не дал оборваться ниточке и вскоре знал все.
Нет, конечно, нет, в прямом значении этого слова Любу Бесфамильную нельзя было назвать предательницей. Разве знала она, расхваставшись, что за этим хвастовством может последовать?..
Фрау Жердь гордилась своим садом. Таких яблонь, чванилась она, во всей Германии нет. И Люба Бесфамильная не выдержала. Бросила в лицо чванливой фрау:
— А таких, как в нашем, колхозном, во всем мире нет.
Фрау Жердь вытянула губы в ниточку:
— Каких таких?
— Ермолинских. С яблоками без зернышек.
Сказала и прикусила язык. Ведь знала же — у фашистов руки загребущие. Была надежда, что фрау Вильгельм забудет о сказанном или не придаст значения Любиным словам. Но случилось наоборот. В тот же день будто невзначай фрау Жердь поинтересовалась, как Любе жилось в родных местах и как те места называются?
Но Люба была начеку. Ни слова не сказала коварной фрау, за что и поплатилась.
— В карцер, — приказала фрау Жердь. — На хлеб и воду.
Фрау Вильгельм была женой немецкого офицера, и порядки в ее доме были военные.
Но карцер — сырой каменистый погреб в глубине двора — был только началом казни. Сама казнь произошла, когда Любу выпустили.
Тощая как жердь фрау Вильгельм стояла и смотрела, как ее выпускают. Потом заржала как лошадь и сунула Любе под нос какую-то бумажку.
— Читай! — крикнула фрау.
Люба прочитала то, что там было написано, и, помертвев, без чувств опустилась на руки подруг. На бумажке было написано название ее села и имя колхозного садовода Ермоленко. Очнувшись, узнала: муж фрау — полковник Вильгельм — воевал где-то в Любиных местах и фрау Жердь просила его поинтересоваться судьбой удивительной яблони, а если представится возможность, то и переправить ее в неметчину. Об этом сама фрау Жердь раззвонила по всему дому. Как она узнала Любин адрес? Нашла, когда рылась в Любиных вещах.
И Люба стала со страхом ждать посылки с Восточного фронта. Но пришла не посылка, пришли мы, русские солдаты.
Вот тогда, вооружившись фамильным охотничьим ружьем баронов Вильгельмов, Люба и пригнала фрау Жердь в советскую комендатуру. Пригнала, потребовала немедленной казни и исчезла навсегда.
…Вот какая история военных лет вспомнилась мне, едва наш хозяин, глядя на портрет, произнес имя Анатолия Ильича Ермоленко. Несомненно, речь шла об одной и той же яблоньке. Значит, она спаслась тогда, если сейчас, много лет спустя, угощает нас своими удивительными плодами? Нет, узнали мы, не спаслась. Подорвалась на мине. Как солдат, подорвалась на мине, чтобы не сдаться в руки врагов. Ермоленко ее и заминировал, когда узнал, что фашисты ищут его яблоньку. Вместе с фашистами она и подорвалась. А сам Ермоленко ушел в партизаны и не вернулся. С войны не все возвращаются.
— А яблоки… эти? — спросил я, машинально шаря глазами по пустому столу. — Без зернышек…
— Ермолинские, — сказал наш хозяин. — Анатолий Ильич, перед тем как яблоньку заминировать, черенками запасся. От него они мне и достались… В партизанском отряде. — Федор Федорович грустно вздохнул. — Как боевое наследство.
Я хотел спросить у него о Любе Бесфамильной, но что он мог знать о ней, человеке без имени? Проклятые фашисты, они не только жизнь — честь отнимали у людей.
УРОК РУССКОГО ЯЗЫКА
Поселок был мал — в полсотню домов плюс одна начальная школа. Было первое сентября. По ученическому календарю — начало года.
В урочный утренний час школьный двор, как белыми ромашками, расцвел нарядными фартучками девочек. Среди них, несерьезных хохотушек, в темном оперении, важные, как павлины, прохаживались мальчики. Поодаль, у скрипучих ворот, каланчой торчал я, корреспондент пионерской газеты.