— Мы верили в вас, сэр, — сказала Хуэйфэнь. — Мы думали, что вот вы пришли и теперь всё закончится, но стало только хуже.
Жану-Ги казалось, он слышит, как бухает в груди Гамаша сердце, готовое в любой момент разорваться.
— Я совершил ужасную ошибку, — сказал Гамаш. — А вы все за неё заплатили. Я сделаю всё, чтобы помочь вам.
И тут — совершенно неожиданно — раздался смех.
Хохот.
— Дюк был прав, — сказал Жак. — Вы слабак.
Хохот перешёл во всхлип.
— ЛеДюк сделал меня сильнее. Я был ребенком. Испорченным, изнеженным. Но он обучил меня. Подготовил к работе в Сюртэ. Он сказал — ничто меня больше не сможет испугать, и он был прав. Он выбирал самый многообещающих агентов и делал их ещё жестче.
— Ты ошибаешься, — сказала Хуэйфэнь. — Он выбирал самых для него опасных. Тех, кто мог независимо мыслить. Тех, у кого однажды хватит характера противостоять тому, чему он учил. Помнишь, каким ты был в тот первый день в Академии? А я помню. Ты был совсем не изнеженным и испорченным. Это ЛеДюк тебе внушил. А на самом деле ты был весёлым, умным и заводным. Ты хотел помогать, делать добро.
— Я был ребёнком.
— Ты был добрым, — сказала Хуэйфэнь. — А сейчас посмотри на себя. На меня. Он нас выбрал. И сломал.
— Никто меня не ломал, — возмутился Жак. — Я крепче, чем когда-либо.
— Вещь крепче там, где эту вещь сломали, — сказала Амелия. — Правильно, сэр? Вы написали это на доске в первую неделю.
— До той поры, пока есть смысл чинить, — сказал Гамаш. — Да.
— Три года.
Они посмотрели на Хуэйфэнь. Она говорила спокойно. Словно отчитывалась старшему офицеру.
— Это началось в первый же месяц, как мы поступили. Мы никогда не знали, когда он нас позовёт в очередной раз, и мы должны будем пойти к нему в комнаты. Иногда мы оказывались там поодиночке, но чаще вместе с остальными.
— Что там происходило? — спросил Гамаш, боясь получить ответ, но понимая, что он должен, наконец, это услышать.
— Он доставал револьвер. Исполнял целый ритуал, клал револьвер на поднос с выгравированным девизом Сюртэ. Выбирал одного из нас, кто понесёт поднос в гостиную.
— Это была честь, — буркнул Натэниел.
— Но самая большая честь оказывалась кадетам, выбранным для несения другого подноса, — продолжала Хуэйфэнь. — На котором была пуля.
— Мы тянули жребий, — сказал Натэниел. — Побеждала длинная соломинка.
Он захихикал, а когда не смог успокоиться и остановить истерический смех, Амелия, чтобы поддержать, взяла его за руку.
— Я выигрывал, — сказал Натэниел едва слышно. — Три раза.
Он уселся прямо и с вызовом посмотрел в глаза Гамашу.
— Три раза мне приходилось заряжать барабан единственной пулей. И крутить его.
Когда Натэниел не смог продолжать, вступила Хуэйфэнь.
— И поднимать револьвер, — она приставила палец к виску.
Когда замолчала и она, начала Амелия.
— И нажимать на спусковой крючок, — тихо произнесла она.
— Три раза, — прошептал Натэниел.
— Дважды, — сказала Амелия. Она крепко сжала губы, задрав подбородок.
Хуэйфэнь и Жак промолчали, и Гамаш с ужасом понял, что те просто сбились со счету.
— Вы очень смелые, — сказал Гамаш, смотря в глаза, которых коснулось безумие.
— Был бы я смелым, — сказал Натэниел, — я бы отказался.
Гамаш яростно затряс головой.
— Non. У вас не было выбора. Сидя тут, в часовне, в безопасности, вы думаете, что выбор был. Но его не было. А трусом был именно Серж ЛеДюк.
— В тот последний раз, — зашептал Натэниел, глядя Гамашу в лицо широко распахнутыми глазами, — я молился, чтобы он наконец выстрелил. — Слёзы катились у него по щекам. Едва слышно он добавил: — Я обмочился.
Арман Гамаш поднялся, притянул парня к себе и крепко обнял.
Тот плакал. Сломленный, но теперь, может быть, исцеляющийся.
Позади Бовуара хлопнула дверь и тот, обернувшись, обнаружил входящего в церковь Поля Желину.
Офицер КККП сел рядом с Жаном-Ги.
— Он заставлял их играть в русскую рулетку? — сказал Желина.
— Мужик был чудовищем, — сказал Бовуар.
Желина кивнул.
— Да. Но в итоге кто-то его остановил. Теперь мы знаем, почему. Этого кусочка мозаики нам и не доставало — мотива. Серж ЛеДюк был убит единственным выстрелом в висок. И мы знаем, что убийца в этой комнате. Не важно, насколько всё хорошо обставлено, но это всё равно убийство.
Поль Желина потрудился принять пристойный вид человека, опечаленного перспективой ареста смельчака, победившего монстра.
— Это могла быть самозащита, — сказал Жан-Ги. — Или вообще несчастный случай. Может, ЛеДюк сам с собой такое сделал.