— Почему это?
— Потому что ты любишь отца.
И это было правдой.
Он пошёл бы за Арманом Гамашем даже сквозь адские врата, а до Академии Сюртэ было так же близко, как от Квебека до Аида.
Рейн-Мари сидела в бистро и всматривалась в темноту за окном, где можно было разглядеть три огромные сосны, да и то только потому, что те были увешаны рождественскими гирляндами. Синие, красные, зеленые огоньки, мерцающие под слоем свежего снега, смотрелись так, словно их подвесили в воздухе.
Еще только пять вечера, а кажется, будто уже полночь.
К бистро шли хозяева Габри и Оливье, торопясь на ежевечерний cinq à sept, час дружеского коктейля.
Арман остался дома, предпочтя тишину и покой кабинета, готовился к приближающемуся первому дню нового семестра. Сквозь окна бистро, за деревенским лугом и нарядными деревьями, виднелся их дом и свет в окнах кабинета.
Рейн-Мари почувствовала облегчение, когда он объявил о своем решении заняться Академией. Самое подходящее дело для человека, более склонного гоняться за редкими книгами, чем за преступниками. Но все-таки, он выслеживал убийц почти тридцать лет, и преуспел в этом занятии. Он охотился за серийными убийцами, за теми, кто убил всего один раз, за виновниками массовых убийств. За теми, кто действовал преднамеренно и теми, кто не готовился совсем, действовал спонтанно. Все они одинаково отнимали жизни, и все, за редким исключением, были пойманы её мужем.
Да, Рейн-Мари почувствовала облегчение. После рассмотрения и обсуждения с ней множества предложений, Арман выбрал руководство Академией Сюртэ. Чистку авгиевых конюшен, переполненных за годы жестокости и коррупции.
Она радовалась, ровно до того момента, пока с удивлением не обнаружила мрачное выражение его лица.
И в этот момент холод пронзил ее. Не убийственная стужа. Пока лишь предвестник будущих холодов, того, что грядут тяжелые времена.
— Ты целый день ее рассматриваешь, — раздался голос Мирны, прервав грустные размышления Рейн-Мари. Мирна указала на бумагу в руках Рут. Старая поэтесса держала листок осторожно, за краешки.
— Можно мне взглянуть? — попросила Рейн-Мари ласково, протянув руку, словно заманивая в салон автомобиля бродячую собаку. Будь у нее в руке бутылка виски, Рут уже виляла бы хвостом на переднем сидении.
Переводя взгляд с одной на другую, Рут отдала бумагу. Но не Рейн-Мари.
Она отдала ее Кларе.
Глава 5
— Это карта, — склонившись над бумагой, сделал вывод Арман.
— Какова твоя первая версия, мисс Марпл? — спросила Рут. — Вот эти линии, мы зовем их дорогами. А это, — она ткнула узловатым пальцем в бумагу, — река.
Последнее слово она проговорила медленно, демонстрируя безграничное терпение.
Арман выпрямился и уставился на неё поверх очков, потом вернулся к созерцанию карты, расстеленной на столе под светом настольной лампы.
Этим зимним вечером они собрались у Клары на ужин — буйабес со свежим багетом из булочной Сары.
Клара и Габри на кухне добавляли последние ингредиенты в бульон — морские гребешки, креветки, мидии и кусочки лосося — пока Мирна нарезала и поджаривала хлеб.
Тонкий аромат укропа и чеснока витал по дому, смешиваясь с ароматом дымка из камина. За окном наступила стылая беззвездная ночь, облака сгустились, грозя снегопадом.
А в доме было тепло и спокойно.
— Болван, — проворчала Рут.
Несмотря на её комментарии, было совсем не очевидно, чем же на самом деле являлась эта бумага.
На первый взгляд, она совершенно не походила на карту. Слегка помятая, потрепанная, она была красиво и замысловато разрисована — орнамент из медведей, оленей и гусей тянулся вокруг гор и лесов. В буйстве сезонной неразберихи весенняя сирень и пышный пеон соседствовали с кленами в ярком осеннем облачении. В правом верхнем углу снеговик в шапочке и национальном кушаке ceinture fleche вокруг толстой талии, победно вскинувший клюшку.
Сплошная незамутненная радость. Чудаковатая простота, каким-то образом умудрившаяся стать милой и очень трогательной.
Это был отнюдь не примитивный рисунок деревенщины, выполненный с энтузиазмом, большим, чем талант. Тот, кто это нарисовал, был отлично знаком с живописью, работами знаменитых художников, и имел достаточно опыта, чтобы подражать им. Исключение составлял лишь снеговик, который, насколько Гамаш знал, никогда не появлялся на полотнах Констебла, Моне, даже в шедеврах «Группы семи».
Требовалось некоторое время, чтобы сообразить, что рисунок представляет собой, чем является по своей сути.