— Расследуя коррупцию в Сюртэ, я все время находил связь со странными делами в Академии, — сказал Гамаш, понизив голос, чтобы никто больше не смог услышать. — Но еще более смущающим, чем предположение о коррупции в Академии, стало поведение недавних выпускников. Вы должны были заметить.
Лакост и Бовуар оба кивнули.
— Они жестокие, — сказала Лакост. — Ни одного не возьму к себе в департамент.
— Пересмотри свое решение, пожалуйста, Изабель, — попросил Гамаш. — Им нужны достойные образцы для подражания.
— Они непорядочные, — сказала она. — Самое верное для них слово. Но я обдумаю ваше предложение. За этим вы пришли в Академию?
Он кивнул.
— Какой будет Академия, такой станет и Сюртэ. Я хотел выяснить, почему так много выпускников Академии пропитаны жестокостью. Хотел это остановить.
— Удается?
Он вздохнул:
— Нет. Пока, по крайней мере. Но я знаю, что Серж ЛеДюк находился в эпицентре всего, что тут происходило.
— Вы зовете его Дюком, — заметила Лакост. — Почему?
— Это прозвище ему дали кадеты, — ответил Бовуар. — Производное от его фамилии, понятно. Ему, похоже, нравилось.
— Не удивлена, — сказала Лакост. — Значит, вы показали Дюку все, что накопали на него?
— Да. Мне необходимо было его встряхнуть. Продемонстрировать ему, как близко я подобрался. Заставить его поступить как-нибудь глупо.
— А он?
— Думаю, он совершил кое-что опрометчиво, — сказал Гамаш, смотря на тело на полу. — И так же опрометчиво поступил кто-то еще.
Взгляд Лакост сместился на пистолет.
— Странный выбор оружия. Вижу, что он не может быть взят из оружейной. Вы там подобного не держите, так?
— Даже для занятий по истории. У нас лишь оружие для тренировки. То, которое кадеты позже используют в работе. В Сюртэ не имели дела с подобным оружием уже несколько десятков лет.
Лакост склонилась, чтобы внимательнее рассмотреть пистолет.
— Никогда не видела таких близко. Револьвер. Его еще называют шестизарядником, не так ли?
— Oui, — подтвердил присоединившийся к ней Бовуар.
Она склонилась ниже.
— В барабане всё ещё пять пуль.
Лакост обвела взглядом комнату — некоторые из ее команды изучали брызги крови. Пытались отыскать шестую пулю.
— По пути сюда я пыталась понять, почему никто не слышал выстрела. Теперь я знаю. — Она указала на револьвер кончиком карандаша. — Использовался глушитель.
Лакост выпрямилась, но Бовуар так и остался сидеть на корточках.
— Я думал, на револьверах нельзя использовать глушитель, — сознался он.
— Глушители можно прикрутить к чему угодно, но обычно они не эффективны на револьверах, — сказал Гамаш.
— Кадет, обнаруживший тело, — сказала Лакост. — Где он?
— У меня, — ответил Гамаш. — С одним из преподавателей. Натэниел Смит, первокурсник. Хочешь с ним поговорить?
— Не мешало бы, — Лакост обернулась к Жану-Ги Бовуару, тот всё ещё смотрел на пистолет. Потом Бовуар поднялся и повернулся к ней.
— Пытаешься решить, позвать ли меня с собой? — спросил он ее. — Я под подозрением?
— Oui. Как и коммандер Гамаш. По крайней мере, на данный момент.
Гамаша, казалось, совершенно не тронуло ее заявление. Он сам ранее пришел к такому же выводу.
Арман всё еще был в халате и тапочках, со спутанными после сна волосами, небритый.
Лакост задалась вопросом, знает ли он, как выглядит. Но, похоже, это не имело значения.
— Я хотела бы, чтобы вы присоединились ко мне, инспектор, — обратилась она к Бовуару, потом повернулась к Гамашу. — Отведите нас к студенту, пожалуйста.
— Конечно, шеф-инспектор, — сказал Гамаш, провожая ее к двери. Следом за ними отправился Бовуар. Едва они оказались в холле, манера их общения стала менее официальной.
Они шли по коридорам Академии, и у Изабель Лакост возникло странное ощущение, что они остаются на месте. За очередным углом их ожидал холл, выглядевший в точности так же, как тот, который они только что покинули.
Прежняя Академия, где она училась, состояла из путаницы узких коридоров, с портретами по стенам, вымпелами и спортивными трофеями, завоеванными предыдущими поколениями кадетов, с потемневшими деревянными лестницами и потертыми коврами, заглушающими крики, смех и разговоры студентов. Среди студентов ходили слухи, что раньше здесь была психиатрическая лечебница. В это легко верилось. Это был одновременно и приют, и тюрьма для душевнобольных.
Ей понадобилось почти три года, чтобы научиться самостоятельно находить путь в дамскую комнату, и у нее лично возникали подозрения, что местоположение женской ванной то и дело меняли, в знак протеста, что имеют только одну.