А потом вспомнил мертвое тело ЛеДюка.
— Можно мне вернуться к себе в комнату? — спросил он по-французски. — Могу поискать карту, раз вы хотите.
Гамаш еще мгновение удерживал его взгляд, потом кивнул.
— Минуту.
Он поднял трубку и сделал звонок.
Вскоре в дверь постучали, за ней ожидал один из преподавателей.
— Пожалуйста, сопроводите кадета Смита в его комнату, потом проводите в столовую.
— Что мне сказать остальным? — уже у двери спросил Натэниел. — О профессоре ЛеДюке? Каждый захочет узнать.
— Расскажи им правду.
Дверь закрылась, Гамаш секунду смотрел на нее, потом перевел взгляд на карту в рамке.
Разводы бурого цвета могли быть грязью. А могли не быть. Старая и затрепанная. Тонкие контурные линии, как морщинки на прожившем жизнь лице. Реки и долины. Корова, пирамида и три крохотные сосны. И снеговик, победно воздевший руки. А может, он сдается.
Гамаш выдохнул неосознанно долго удерживаемый в легких воздух.
Карту спрятали с какой-то целью, говорит Рут. Замуровали в стену.
Гамаш взял свой кофе и подошёл к окну.
Он думал и думал, потом позвонил мэру и шефу полиции.
А потом оправился по пустынным коридорам обратно, к телу убитого Сержа ЛеДюка.
К этому времени они должны обнаружить то, что он увидел в прикроватной тумбочке ЛеДюка.
Копию карты.
Глава 13
Доктор Шерон Харрис за свою бытность коронёром видала вещи и похуже. Значительно хуже. Отвратительные, ужасающие вещи. И если уж говорить об телесных повреждениях, то данный случай был довольно скучен. Если не переворачивать тело и не замечать снесенного черепа. И если не поворачивать собственной головы в поисках останков его черепа.
Она, конечно же, голову повернула.
Доктор Харрис поднялась на ноги, стянула латексные печатки, отошла от тела Сержа ЛеДюка и присоединилась к Жану-Ги Бовуару и Изабель Лакост.
— Он был уже мертв, когда рухнул на пол. Предположительно, чуть раньше полуночи. Единственный выстрел в висок и больше никаких ран. Похоже на экспансивную пулю. Из тех, что называют пулеметными, по понятным причинам.
Им не нужно было снова обращаться к телу, чтобы понять причины.
— Пулю нашли? — спросила доктор Харрис.
— Нет, — ответил Бовуар, показывая на противоположную стену. — Все еще ищут.
Тут раздался стук в дверь и вошел Гамаш. Они с доктором Харрис поприветствовали друг друга как старые друзья, сотрудничавшие по многим делам в прошлом.
— Я как раз сообщила, что причина смерти не вызывает сомнения, — заявила она. — Его смерть была быстрой, можно сказать, милосердной.
— Выглядит так, словно профессор ЛеДюк просто стоял тут и ждал, когда всё произойдет, — заметила Изабель Лакост. — Ни следа борьбы. Что бы это значило?
— Может быть, он не верил, что убийца нажмет на курок? — предположила коронер.
— А может, думал, что пистолет не заряжен, — сказала Лакост. — Может, убийца не собирался стрелять в ЛеДюка, и бросился бежать, как только понял, что сделал.
Бовуар отошел к членам судебно-медицинской команды, желая отвлечься на время от всех «может быть» и поговорить о фактах.
Он знал, что мотив очень важен, но зачастую следователи и близко не подбирались к сути дела, никогда так и не узнав реальных причин, по которым отнималась жизнь. Причины эти глубоко скрыты и слишком сложны, даже сам убийца иногда их не понимает.
А вот хорошие, твердые улики? То, благодаря чему убийцу находят и ловят. Ложь и ДНК. Раскрытые секреты и обнаруженные отпечатки пальцев.
И все же, годы работы рядом с шефом-инспектором Гамашем приучили Бовуара признавать, что чувства играют не последнюю роль в формировании убийцы. И, возможно, играют роль в его поимке. Но не настолько важную, как факты.
К ним присоединилась Изабель Лакост, чтобы обсудить подвижки в этом деле с главой экспертной бригады, оставив коронера с коммандером возле тела.
Доктор Харрис переводила взгляд с Гамаша на жертву преступления и обратно. На лице ее появилась тень удивления, перешедшая в изумление.
— А вы не жаловали его, так ведь? — поинтересовалась она.
— Это так очевидно?
Она кивнула. Такой вывод она сделала не потому, что что-то отразилось на лице Гамаша. Как раз наоборот — его лицо не выражало никаких эмоций. Не доставало сочувствия.
— Я его оставил, — едва слышно произнес Гамаш. — А мог бы уволить.
— Так значит вы НЕ не любили его? — снова спросила Шерон Харрис, потеряв нить разговора. Но ей лучше, чем кому-либо, было известно, насколько эмоции не простая штука. Они замыкаются окружностями, идут волнами, прерываются в точках и ломаются треугольниками. Эмоции редко бывают прямолинейны.