Четыре женщины усаживались вокруг камина, и, попивая кто кофе с молоком, а кто и виски, поедая шоколадные печенья, разбирали гору бумаг, вынутую Оливье и Габри из стен двадцать лет назад, при реконструкции.
Рейн-Мари, Рут и Роза — её утка, делили диван, Клара и Мирна усаживались в кресла друг напротив друга.
У Клары как раз случился перерыв в написании автопортрета. И втайне Рейн-Мари думала, что, если Клара, произнося, что рисует себя, говорит буквально? Потому что каждый день Клара представала перед ними с застрявшими в волосах крошками и с перепачканным краской лицом. Сегодня это были ярко-оранжевые мазки и соус маринара.
Напротив Клары сидела ее лучшая подруга Мирна, управлявшая «Новыми и подержанными книгами» — книжной лавкой бок о бок с бистро. Она втиснула себя в большое кресло, и теперь наслаждалась каждым прочитанным словом и каждым кусочком шоколадного печения.
Сто лет назад, когда бумага впервые была использована в качестве изоляции стен от студеной квебекской зимы, женщины деревни собрались бы на вечерок с рукодельем.
А тут был современный эквивалент — читальная вечеринка.
По крайней мере, чтением были заняты Клара, Мирна и Рейн-Мари. Рейн-Мари понятия не имела, чем занята Рут.
Старая поэтесса провела прошлый и нынешний дни в молчаливом созерцании одного единственного листа бумаги. Не обращая внимания на остальные документы. Не обращая внимания на подруг. Не обращая внимания на сияющие блики шотландского виски в стакане, стоящем перед ней. И последнее тревожил более всего.
— На что ты там смотришь? — настойчиво спросила Рейн-Мари.
Тут и Клара с Мирной опустили документы, которые до этого рассматривали, чтобы повнимательнее рассмотреть Рут. Даже Роза смотрела на старуху подозрительно, хотя, Рейн-Мари пришла к выводу, что утки вообще смотрят именно так, а никак иначе.
Утром Рейн-Мари приступала к расслабляющему ритуалу сортировки поселковых архивов, а днём отправлялась в бистро.
По выходным Арман к ней присоединялся, и, сидя в удобном кресле с бокалом пива, просматривал свои собственные бумаги.
И хотя сосновая одеяльная коробка была похожа на сундук с сокровищами, из которого извлекли множество чудных вещей, никто не может без перерыва созерцать сокровища, даже архивариусы, видящие золото там, где другие видят материал для изоляции.
Когда Рут затеяла этот проект, листья на деревьях еще желтели и алели яркими красками. И вот уже миновало Рождество, и деревья стояли в снежных шапках. Снег толстой периной укутал деревню, единственным способом попасть из одного места в другое стали траншеи, прорытые в сугробах Билли Уильямсом.
Стояла первая декада января — самое тихое время года, когда праздничные венки и гирлянды огней все еще радовали глаз, но предновогодняя суета уже миновала. Холодильники и морозильные шкафы полнились песочным тестом, кексами и индейкой — местная форма изоляции от зимы.
Сидя у огня в бистро, и переводя взгляд со снега за окном на кучу старинных документов, Рейн-Мари ощущала глубокий покой и довольство, иногда омрачаемые выражением, которое она время от времени замечала на лице Армана.
Его первый семестр в качестве коммандера закончился несколько дней назад. Она знала, насколько противоречивыми и даже революционными стали изменения, им внесенные.
Противясь всякой логике и любым советам, он оставил на службе самого высокопоставленного и коррумпированного профессора Сержа ЛеДюка. Он отправился в Гаспе и нашел предателя Мишеля Бребёфа. Он внес радикальные изменения в учебный план, тщательно просмотрел каждое заявление о приеме, сменил множество зеленых точек на красные, и наоборот.
Он проводил политику, позволяющую общине иметь доступ к великолепным спортивным объектам новой Академии, а студентам и сотрудникам выступать в качестве добровольных тренеров, в качестве водителей. Посещать одиноких, читать слепым. Стать старшими сестрами и братьями. Доставлять пищу, чистить от снега подъездные пути после метелей. В случае необходимости они в распоряжении мэра Сент-Альфонса. Мэр и новый коммандер будут работать сообща
Мэр отреагировал на эти предложения с долей пессимизма, граничащего с пренебрежением.
Несколько лет назад община с восторгом встречала появление на их земле новой Академии Сюртэ, и оказала помощь в выделении подходящего для строительства места на окраине Сент-Альфонса.
Мэр и совет общины тесно сотрудничали с Сержем ЛеДюком. Ровно до того момента, пока Мэр не получил уведомление, в котором сообщалось, что Академия не намерена ютиться на какой-то там окраине. Вместо этого они присвоили участок земли прямо в центре Сент-Альфонса, именно там, где по плану общины — и ЛеДюк об этом знал — должен быть построен долгожданный центр отдыха. Мэр поначалу не мог поверить в случившееся.
То был акт предательства, о котором не сразу забудешь и никогда не простишь. И мэр, будучи неглупым человеком, не желал снова быть обманутым.
Община не хотела иметь ничего общего с Академией, с этими лживыми ублюдками. А преподавательский состав не хотел иметь дела с общиной, с этой чернью. Единственный момент, в котором они достигли полного согласия.
— Еще один повод протянуть руку помощи, тебе так не кажется? — как-то спросил Гамаш у Жана-Ги Бовуара, своего бывшего заместителя и нынешнего зятя, когда однажды вечером они вместе сидели дома у Гамашей в Трех Соснах.
— Мне кажется, ты променял ровную дорогу на гору, которую еще нужно, — ответил Бовуар, как раз читающий в этот момент книгу об особо гибельном восхождении на Эверест.
— Хотел бы я, чтобы это была гора, — засмеялся Гамаш. — Они, по крайней мере, величественны. Восхождение на горы неизменно приносит чувство триумфа. Академия же Сюртэ больше смахивает на огромную яму, полную дерьма. И я в неё упал.
— Упал, патрон?! Насколько я припоминаю, ты туда прыгнул с разбегу.
Гамаш снова рассмеялся и склонил голову над записями.
Бовуар молча наблюдал за ним, ожидая продолжения. Он ждал уже несколько месяцев, с того момента, как Гамаш объявил Жану-Ги и Анни о своем решении принять должность главы Академии.
Некоторых этот шаг удивил. Жану-Ги он представлялся идеальным — Бовуар знал Гамаша лучше остальных. Этот шаг одобрила и Анни, утешавшаяся тем, что отец наконец-то в безопасности.
Жан-Ги не стал рассказывать своей беременной жене о том, что на деле Академия — распоследний отстойник Сюртэ. И ее отец там по самую шею.
Бовуар тихо посидел в кабинете, потом, прихватив книгу про Эверест, отправился в гостиную, где уселся напротив весело потрескивающего поленьями очага и стал читать про опасные восхождения. Про кессонную болезнь, лавины и огромные ледяные глыбы в десять этажей высотой, опрокидывающиеся иногда внезапно, погребая под собой людей и животных.
Сидя в уютной гостиной, Жан-Ги вздрагивал, читая про тела альпинистов, оставленные в горах на месте их гибели, замершие в неизменных позах, простирающих руки в поисках спасения или подтягивающих себя еще на дюйм ближе к вершине.
О чем они думали, эти вмерзшие в лед мужчины и женщины в последние моменты просветления?
Может быть, их последней мыслю было «почему»? Почему восхождение казалось им хорошей идеей? И не задаст ли себе однажды человек в кабинете тот же самый вопрос.
Инспектор Жан-Ги Бовуар понимал, что его аналогия с Гамашем и горой не вполне верна. Когда ты погибаешь на склоне горы, это следствие гордыни и необдуманности. Демонстрация крепости и эгоизма, упакованных в браваду.
Нет, Академия горой не была. Она была, как верно подметил Гамаш, выгребной ямой. Но эту работу нужно выполнить. Какой будет Академия, таким станет и Сюртэ. И если первое — дерьмо, то и второе тоже.
Шеф-инспектор Гамаш очистил Сюртэ, но это только половина дела. И теперь коммандер Гамаш перенёс свое внимание на Академию.
Увольняя прежних преподавателей и нанимая новых, он до сих пор не объявил имя своего зама. Предполагали, что он назначит Жана-Ги. Жан-Ги думал так же, поэтому ждал. И снова ждал. И ждал. И уже начинал недоумевать.