Допустим, снова предполагал я, что Густав Шкрета решил извести самого себя таким замысловатым способом. Для этого ему понадобились ванна, бритва, химический карандаш и, минимум – желание помыться. Мне остается уточнить – как часто у Густава Шкреты возникало такое желание, и в принципе – все ясно. Злодей-водопроводчик отключает дома у Густава Шкреты горячую воду, и он просто вынужден идти к Янке. Где от ярости на коммунальные службы вскрывает себе вены. Потому, что у Янки горячей воды тоже нет…
То есть как ни крути, а у писателя действительно мозги растут криво. Поскольку только ему приходят в голову такие разноплановые сюжеты…
Вопрос: Что такое для вас подлинная философия?
Ответ: Все познается в развитии. Из посеянного предложения вырастает роман, если за ним хорошо ухаживать – культивировать и обильно поливать водой. У некоторых писателей прет из земли «баобаб», но не в смысле, что «роман о женщинах», а в перспективе… Я же выращиваю мелкоколючие кактусы и лишь изредка – литературный бонсай, в стиле бундзин. Целый миниатюрный сад на подносе, когда писатель нависает над ним в образе Саваофа – смотрит и улыбается. Можно скоротать вечность, разглядывая бонсай… И надо относиться к моим медитациям над карликовыми деревьями с юмором. Ведь, наблюдая за психиатром и его пациентом, не всегда с уверенностью можно сказать – кто болен. Поскольку психиатр серьезно относится к своей работе, а я – нет.
Вопрос: А вы женаты?
Ответ: Женат. На Анне-Вендулке Владимировой. Она обожает книги пани Хмелевской и сетует, что я держу равнение на иных писателей. Когда-нибудь, на потеху Вендулке, я напишу рассказ или повесть в стиле этой пани. Буду подвергнут уничижительной критике и в наказание останусь без обеда. А пока мы мирно сосуществуем, и время от времени Вендулка меня переводит. «Что-что он сказал?!» – спрашивают знакомые у Вендулки Владимировой. «Ничего не сказал! – отвечает Вендулка. – Сардельку жрет! Ишь как урчит, бедный! Проголодался!» А познакомились мы при довольно невыразительных обстоятельствах, но теперь это не интересно даже бывшей моей жене…
– Мы можем тебе чем-нибудь помешать?! – попеременно барабанили в дверь Анита и Янка.
– Обойдусь, – отзывался я.
– Отрицательные факторы благоприятно сказываются на творчестве! – намекали они, не переставая барабанить. – Такие как – шум, критика, голод, нищета и инвалидность!
– Спасибо за поддержку, – благодарил я, а сам был мысленно далеко отсюда…
Автобиография
Город Биш. 1958–2002 гг.
Я не учился ни геометрии, ни критике, вообще никакой чепухе, но умею читать [надгробные] надписи и вычислять проценты в деньгах и в весе. [ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ТРИМАЛХИОН МЕЦЕНАТИАН. ОН МОГ БЫ УКРАСИТЬ СОБОЙ ЛЮБУЮ ДЕКУРИЮ РИМА, НО НЕ ПОЖЕЛАЛ. БЛАГОЧЕСТИВЫЙ, МУДРЫЙ, ВЕРНЫЙ, ОН ВЫШЕЛ ИЗ МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЕЙ, ОСТАВИЛ ТРИДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ СЕСТЕРЦИЕВ И НИКОГДА НЕ СЛУШАЛ НИ ОДНОГО ФИЛОСОФА. БУДЬ ЗДРАВ И ТЫ ТАКЖЕ.]
Вначале я родился. И в шесть лет уже бойко зыркал из полуподвала, где размещалось книгохранилище города Биш. «Мама! Папа! Где вы?! Где вы?!» Я не был сиротой, а просто с удовольствием жил у бабушки. То есть успешно скрывался от идиотизма, который стремились привить мне путем воспитания. «Что могут дать родители, кроме сомнительных генов?! – раздумывал я. – И почему им не приходит в голову воспользоваться контрацептивами? А человек после этого борется с наследственной патологией всю свою жизнь!»
Книгохранилище в городе Биш имело жуткую репутацию. Во-первых, все были уверены, что там обитает привидение и разгуливает со свечкой в длинной ночной рубахе. Поэтому, завидя здание городской библиотеки, где находилось книгохранилище, все стремительно переходили на другую сторону улицы, что, безусловно, сказывалось на посещаемости этого «проклятого» места. «Прекрати бродить по ночам, – сетовала бабушка на мой образ жизни, – всех постоянных читателей распугал…» – «А как же Мошка?» – припоминал я. «Он – сумасшедший, – возражала бабушка, – а посему погоды не делает!» Йоган Мошка имел читательский билет под номером два, являлся действительным городским сумасшедшим и служил звонарем в церкви. Он интересовался только специфическими книгами «про девочек». Например, «Марыся и три медведя», «Белыся и семь гномов», «Алыся в Зазеркалье» и так далее… Читательским билетом номер один обладал я. Чем вызывал восхищение у Йогана Мошки, который думал, что по церковной иерархии я важнее архиепископа…
Во-вторых, жители города Биш верили в «черную вдову», которую заживо замуровали в нашем книгохранилище. И, как гласила народная молва, «черная вдова» время от времени испускала леденящие душу звуки и взывала к бывшему мужу: «Йииииржи! Йииииржи! Йииииржи!» После чего две недели в городе Биш никто не хотел жениться. «Пойди накорми поросенка, – говорила тогда моя бабушка, – слышишь, как развизжался?!» Этот свиной бифштекс по кличке Зубарик провалился у нас в погреб и никак не хотел вылезать обратно. Потому что через месяц уже не проходил в дырку. А зарезать его не представлялось возможным и приходилось кормить.
В-третьих, о чем перешептывались в городе Биш, нашу библиотеку посещал антихрист. Во всяком случае из окна музыкальной школы видели, как однажды ночью, во время дождя, антихрист залетел в помещение книгохранилища прямо на огненной колеснице и через две минуты выскочил обратно словно ошпаренный! «Во как!» – отмечали жители скорость, с которой антихрист покинул городское книгохранилище. А на самом же деле это была шаровая молния, которая едва нас не подпалила. И мы с бабушкой сильно рисковали, ведь никакая пожарная команда не отважилась бы войти в книгохранилище в темное время суток.
В шесть с половиной лет я вынужден был отправиться в школу и долгое время придуривался, читая вслух по складам. Дабы никто не догадался, что библиотечное привидение давно изучило Ги де Мопассана, «лишенного иллюзорности при описании чувств…». Однако в шесть с половиной лет я видел из полуподвала больше женских трусов, чем Ги де Мопассан за всю свою жизнь, что, собственно, никак не сказалось на моей иллюзорности, а только выработалась манера задирать на дамах юбки при близком знакомстве.
«А скажи-ка, Мошка, – спрашивал я, – чем же Марыся отличается от Белыси?» – «Если не вдаваться в подробности, – важничал Мошка, перелистывая свои книги, – то надо обобщать!» – «Валяй!» – разрешал я. «Марыси ходят гуськом, – обобщал Мошка, – на довольно далекие расстояния, подтверждая тем самым американскую мудрость, что у семи гномов – Белыся без глаза». – «Ну, ты и начитался!» – удивлялся я. «Так точно! – Мошка по-военному отдавал честь и раскрывал страшную церковную тайну. – У нас батюшка-то – партийный!» Каким образом этот батюшка стал членом коммунистической партии – Мошка не уточнял.
И в какой-то момент меня стали одолевать разногласия между органами и чувствами. То есть при осязании мною нередко овладевал страх, а при обонянии нашего поросенка – странная печаль. Всё относительно книгохранилища мне виделось потусторонним, и, выходя на улицу, я боялся навсегда потерять гравитацию и улететь к чертовой матери. Тем более что мои опасения подтверждались картинами Марка Шагала про то, как евреи порхают над странной местностью и никак не могут определиться. Я не был евреем, и город Биш – не земля обетованная. Тогда откуда такое необъективное восприятие реальности?!
Неестественное ощущение отчего дома меня абсолютно не радовало. Когда висишь вверх тормашками и все время рискуешь расквасить морду о свою же малую родину. Поэтому я загружался лозунгами для большего тяготения к отчизне: «Партия – наш рулевой!», «Все мы сгинем, а дело еще поживет!» – и опускался на землю, вроде как остальные люди. Работал, служил, защищал, поглаживал, то есть любил свою малую родину, где находились книгохранилище, бабушка и тополь, который я посадил под окнами книгохранилища. А вот с остальной родиной у меня возникали проблемы. Она была слишком большая для любви и совершала поступки выше моего понимания. Я просто думал, что главная родина не пропадет и не заплачет, если придется ее покинуть. Потому что, по всем приметам, у главной родины были свои сволочные дети, которые о ней заботились и наслаждались взаимностью. А ваш покорный слуга, наверное, уродился бастардом и не мог унаследовать дело, к которому не питал ни малейших родственных чувств.