А теперь посветлел Дмитрий, в глазах заиграли искорки, подобрели они. Сдержанная улыбка на устах и разговоры стали долгими, более веселыми. Раньше, бывало, отрежет коротко на ходу: «В кадибке посеял. На прирезках земля еще не просохла». И все. А теперь иной раз сядет возле нее, посоветуется, вместе обсудят, что он думает делать. Говорит об одном, а внезапно улыбка задрожит на устах — что-то другое думает.
— Такое дело, мам, что просо у нас с грибком. В прошлом году как молотил — три дня, словно камин, сажей плевался. В одной книжке вычитал: такое просо хорошо бы припустить на легком огоньке.
— На огоньке? Шелуха же отскочит.
— Если струйку пропустить через пучок соломы — то сгорит только головня. Об этом и в сельсовете гомонили. Агроном из района приезжал. Ох, и смышленый мужик. Аж завидки берут. Землю знает, как хорошая мать ребенка. Наука!
— Соседи будут смеяться.
— Сегодня посмеются, а завтра сами так сделают. Как вы думаете?
— Ну если в книжках головы пишут, то за что-то им ведь деньги платят.
— И я так думаю, — посмотрел насмешливо и прикусил губу.
«Взрослеет парень, мужает», — радовалась всей душой.
«И когда оно началось у него?» — перебирала в памяти первые проявления этих изменений. И совсем неожиданно обнаружила, что ее сын умеет не только под нос мурлыкать, но и петь весьма неплохо.
В воскресенье, спровадив Дмитрия на ярмарку в соседний поселок, пошла осматривать поля.
Солнце затуманило день, сырой и теплый, но очертания дальнего леса, домов были четкими, как свежая резьба.
Сизым переливом колыхалась озимь, тяжелые ржи потемнели, огрубели стрелами, а в них уже дремал спеленатый зеленым шелком колос. Все свои четыре десятины, разбросанные в пяти кусках, обошла до заката. Уже еле чапала домой, уставшая и радостная. Возле сарая стояла телега, в стойле забеспокоился Карий.
«Приехал Дмитрий с ярмарки». — И тотчас услышала, как тихо зазвучало боковое окно, крепким обветренным голосом запел неосвещенный дом:
Вздрогнула и прислонилась к косяку.
Из-за Большого пути выплывала луна; вечер раскалывал и устилал синими дорожками верхушки неспокойных облачков, и деревья в саду раструшивали лучи да росы.
«Эту же песню пел Тимофей таким самым сильным грудным голосом, ожидая ее вечером. Отходил, друг мой, по зеленой земле… Только и живешь в сердце моем».
Звучат мелодично оконные стекла.
«Может, где-то и ждет тебя твоя яворина, а может, только растет. Сказано: парень на коне, а девка в зыбке». Вошла в дом тихо.
— Как ярмарковалось, Дмитрий? — засветила плошку.
— Были бы деньги, всю ярмарку закупил бы. Жаль, что чуток не хватило.
— Только чуток? — весело улыбается. — Что же ты приобрел?
— Это, мама, вам, может, и не понравится, так как в ваших нарядах я мало соображаю. Привез ластику на сачок, — небрежно подает, а сам пристально смотрит на нее — то ли?
— Спасибо тебе, сынок, — аж задрожала она. «Ничего ведь не говорила — сам догадался. Сын. Не так дорог отрез, как внимание твое».
И тот вечер еще больше сблизил мать и сына то ли недосказанными словами, то ли дорогой счастливой каплей, которой блеснула от первого подарка. А сына успокоила.
— Сейчас я отца нашего вспомнила. Такой был молчаливый, хмурый на вид, как осенняя пора. А сердце имел человеческое.
V
Спокойно и широко течет дорога на искрящийся юг. За селом, будто в один день посаженные, выросли могучими воротами два дуба, на плечи легла кованая голубизна неба; темная узорчатая листва укрыла в себе сокровища, однако стоит ветерку пробиться сквозь живые кудри, как целые потоки солнца вспыхнут и брызнут во все стороны и изнеженно пригасятся клубами пальчатой зеленой пены.
Вокруг, сколько глаз охватит, хлюпают на узких нивах остистые и безостые пшеницы, покачивается длинными усами ячмень, куропаткой припадает по бороздкам несмелый нут, улыбается темно-голубыми глазами зеленая вика, пестреют капли крови на кудрях гороха.
У дороги жарко загорелся сноп мерцающего луча — с серпом в согнутой руке распрямилась молодая жница, рукавом полотняной сорочки вытерла пот со лба… Серебряный юнец гребешком обвил ее косы, притрушенные степной пылью. На минутку застыла возле снопа, словно около ребенка.