– Пора спать, – сказала я, выключила телевизор, взяла у него из рук пульт от машинки и выключила ее. На его лице появилось возмущение. Это значит, что через секунду будет что-то вроде «У меня каникулы!». Но я, зная весь его репертуар и выучив методы борьбы, предупредительно шикнула: – Тихо! Бабушка спит! Если услышу хоть один писк, не расскажу сказку! Спать! Бегом!
Перспектива остаться на ночь без сказки подействовала (как всегда), Максим убрал машинку к игрушкам, умылся и лег в кровать.
Я выключила свет, легла к нему, рассказала очередную сказку, которую выдумывала на ходу, и, убедившись, что он заснул, на цыпочках отправилась к себе.
Прикрыла дверь, оставив щелку, чтобы слышать, если брат проснется, и села на кровать.
И вдруг зазвонил телефон.
Я вздрогнула.
Витя Петренко.
Вот тут-то и началась паника. Если звонит он, значит, дело приняло серьезный оборот, ведь Витя – лучший друг Стаса!
Я одним скачком прыгнула к двери, прикрыла ее, чтобы не разбудить домашних, после чего взяла трубку.
– Слышь, Фадеева, что это все значит? – даже не поздоровавшись, с претензией спросил одноклассник.
– Что именно? – я сделала вид, что не поняла.
– А ты как будто не понимаешь! Фотка в Интернете! Вся школа на ушах стоит!
Сердце оборвалось.
– Как на ушах?..
– Так! Видела, сколько под ней «лайков»? Над Стасом вся школа ржет! Ты опозорила его! Понимаешь, что ты сделала?!
Я молчала, не зная, что сказать. Но четко ощущала, что с каждой секундой надо мной сгущаются тучи.
– Себя-то красавицей выставила! А он… не знаю, как чудовище какое-то! Он теперь в стрессе из-за тебя! Даже успокоительное купил! И все мне рассказал! Это ты подружку подослала?
– Никого я не подсылала! – честно ответила я.
– Ты опозорила его на всю школу! И даже за ее пределами!
– Какой Полянский интересный! Как мои фотографии выкладывать – так можно, а как его выложили, так сразу успокоительное пьет!
– Какие твои?
– А то ты не видел! С Нового года у него дома! Ты там уже комментарии свои оставил!
– Ну а что такого в этих фотках? Просто фотки.
– На всех этих фотках я!
– Ну и что? Предлагаешь, чтобы он на всех фотках тебя вырезал? Зачем? Ты же правда была официанткой! А его вы подставили специально!
Тут Витя прав, возразить было нечего.
– Я не понимаю, что ты от меня хочешь? – спросила я. – Это что, явыкладывала? Это яего снимала? А ты что, адвокат? Нет? И вообще, в двенадцать звонить неприлично! – сказала я, отсоединилась и, чуть подумав, вообще выключила телефон.
Но так просто все не закончилось. На следующий день под фотографией было уже несколько сотен комментариев. Все писали, что я очень красивая, а над Стасом с летящим чайником смеялись. Вскоре кто-то назвал самого Стаса Чайником, и это прозвище моментально к нему прицепилось.
Если раньше Полянским все восхищались, теперь он стал клоуном!
Если раньше к нему в друзья добавлялись десятки почитателей, то теперь на его страницу заходили десятки незнакомцев и писали на стене: «Это настоящая страница Чайника или подставная?»
Никто не обращал внимания на его красивые фотографии с удачными ракурсами, всех интересовала только эта.
А через несколько дней я с изумлением увидела, что он вообще удалил страницу. Это был настолько мощный поступок, что я смотрела на надпись «Пользователь удалил свою анкету» и не могла в это поверить. Ведь там были сотни фотографий, записей, он вел ее несколько лет, а сейчас удалил… Видимо, настолько завалили вопросами, что Стас не выдержал такого внимания и решил уйти в тень. Хоть и любил заинтересованность собой, этот интерес был неприятным.
Мои каникулы тоже были испорчены. Каждый день приходилось думать и разговаривать только о фотографии. На меня сыпался шквал звонков и сообщений. Незнакомые писали в Интернете, а знакомые звонили лично и говорили, что видели в Интернете эту прикольную фотку.
Про те фотографии, на которых я была дома у Стаса, никто уже и не помнил. Дело в том, что, во-первых, он удалил анкету, а вместе с ней и эти снимки, а во-вторых – и это самое главное, – я была просто Катей. А вот Стас был звездой, и поэтому на его фотографию обратили внимание. Кому нужна какая-то там Фадеева со смятой салфеткой в руках, если появилась фотография знаменитого Полянского с таким лицом, какое никто никогда не видел? Поэтому разговоры были только про фотографию Чайника.
Единственный раз я отвлеклась, когда мы с мамой и братом сходили в магазин «Сезон» и купили ему ботинки.
Впрочем, был и второй раз.
Я, наконец, решилась сходить в больницу. Рита права – имею право посещать трех моих пациентов, даже если Ефремова изъявила желание, чтобы я не приходила. Есть общие часы, и я ими воспользуюсь. Получилось очень некрасиво – я помогала Пашке, Антонине Ивановне и Владимиру Олеговичу, мальчику даже пообещала, что принесу творог, и пропала. Они меня ждали, а я не пришла… Я старалась спасать их от одиночества, но, сама того не желая, нанесла им удар одиночества… Поэтому пусть проверяющая хоть волосы на голове рвет, мне все равно! Хочу ходить в больницу и буду!
Я собрала продукты, не забыв прихватить творожную массу, и в разрешенные для посещений часы отправилась в больницу.
Когда переступила порог, мне стало как-то неуютно. Казалось, что сейчас из-за угла выйдет Ефремова и снова меня прогонит… Если раньше я очень любила это место и чувствовала себя здесь как дома, то теперь мне было тревожно.
Я поднялась на второй этаж, где в коридоре лежал Пашка, и, подходя к его месту, увидела, что на кушетке лежит какая-то девочка лет двенадцати с перевязанной головой, а рядом сидит женщина с надменным видом.
Я растерянно остановилась.
– Простите, а где Паша? Тут, на этой кушетке, лежал мальчик с переломом правой руки…
– Выписали его, – ответила женщина, и ее брезгливо передернуло: – Я так не хотела, чтобы мою дочь положили на его место! Неблагополучный какой-то! Из семьи алкоголиков! Может, у него вши!
– Нет у него вшей, – ответила я и, чуть подумав, добавила: – И таких родителей, как вы, тоже. Если бы о нем так заботились, как вы о своей дочери, то люди не называли бы его неблагополучным.
Она озадаченно на меня посмотрела.
Я развернулась и направилась к лифтам, чтобы подняться к Антонине Ивановне на пятый этаж в отделение хирургии. Нажала на кнопку вызова.
И вдруг из лифта вышла Полина.
Она сделала шаг и неожиданно наткнулась на меня.
– Катя?.. – вздрогнула санитарка от неожиданности.
– Здравствуйте, – смущенно поздоровалась я. – К своим пришла. Имею право в общие часы для посещений.
У Полины изменилось выражение лица. Она была расстроена.
– Кать, ну зачем ты так… Думаешь, мне самой это приятно?
– Пашку выписали?
– Да. А завтра выписываем Антонину Ивановну и Владимира Олеговича.
– Как – завтра? – удивилась я.
– Курс лечения заканчивается, – пожала плечами Полина. – Можно сказать, что все твои пациенты выписаны.
И тут я поняла всю глубину сказанного. Выписали Пашку. Завтра – остальных. А больше у меня никого нет. Что же делать, когда выпишут Антонину Ивановну и Владимира Олеговича? О новых одиноких людях мне сообщала Полина. Но скажет ли она?
– А есть ли в больнице еще одинокие? – спросила я.
– Пока нет. Извини, Кать, мне пора на процедуры, – сказала санитарка и, стараясь не встречаться со мной взглядом, ушла.
Все понятно. Намекнула, что о поступлении новых людей не сообщит. А без нее я не узнаю.
Я понуро побрела к Антонине Ивановне и Владимиру Олеговичу, принесла им гостинцы, объяснила, почему не приходила, и, пожелав здоровья и благополучной выписки, вышла на улицу.
Мною овладело стойкое чувство, что прервалась последняя ниточка, которая связывала меня с этой больницей. Конечно, я обязательно пойду в другиеи буду помогать другимлюдям, но очень грустно, что так все вышло.