Это было второе лето моей службы. До дембеля оставалось чуть меньше года. После развода экипажи обеих радиорелейных станций собрал командир взвода и сообщил, что в Белоруссии намечаются крупные учения, и "Витебской" дивизии не хватает радиорелеек. Поэтому на следующий день мы выезжаем в Белоруссию помогать братьям по оружию. Погода стояла замечательная, а потому провести несколько дней не за колючей проволокой, а на природе было удовольствием.
День пролетел незаметно в суете: надо было подготовить и проверить станции, собрать вещи. Зная, что возможно придется стоять где-нибудь без офицеров, мы тщательно собирались: форма рабочая, форма повседневная, форма для самоволок. На следующий день на двух станциях мы покатили в Белоруссию. Станции летели по тревожным путевым листам, не обращая внимания на угрожающие жесты гаишников.
"Что они хотят? - спросил командир нашего взвода, видя гаишника, размахивающего жезлом.
"Просят проезжать быстрее", - ответил водитель.
На белорусской земле нас встретил командир взвода местного батальона связи, который за свои габариты получил от солдат прозвище "Сарай с пристройкой". Но мужик он был вроде неплохой, спокойный. Нам показали место, где развернуть станцию, что мы и сделали. Развернули антенну, установили связь и начали обследовать окрестности.
В пятистах метрах от станции оказалась воинская авиационная часть и при ней военный городок. Первыми нас обнаружили дети из военного городка. Увидев невдалеке от своего дома десантников, они пришли в неописуемый восторг. Дети окружили нас и бегали за каждым с криками: "Дядь! Сломай кирпич!" Слава Богу, кирпичей рядом не было, поэтому мы спокойно соглашались это сделать. Дети убежали. Но не прошло и получаса, как они вернулись, их стало больше, причем каждый из них тащил по кирпичу. Пришлось ломать. Наибольший восторг у местных детей вызвал показанный мной трюк. Пока Серега с Лехой ломали перед детьми руки о кирпичи, я, спрятав один, скрылся за станцией. Там расколол этот кирпич пополам, положил под берет какую-то свернутую тряпку, чтобы получилась небольшая подушечка, и, сложив две половинки кирпича вместе, предстал перед детьми. Подняв кирпич над головой, я опустил его себе на голову, после чего в моих руках оказались две половины кирпича. Дети завизжали от восторга. Какой-то добрый мальчик поднес мне еще один кирпич. Пришлось объяснять, что могу показать такой фокус только один раз, так как голове больно.
На следующий день детей сменили представители солнечной Армении. Оказалось, что из ста двадцати солдат в воинской части около семидесяти армяне, и, увидев нас, они все почему-то захотели ехать домой десантниками. Авиация, как и десант, тоже носит голубые погоны, но все остальные атрибуты нашей формы у них отсутствуют. Спрос явно превышал предложение, а потому цены росли как на дрожжах. В ход шло все: береты, тельняшки, значки парашютиста и "Гвардия". Нам позавидовали бы даже московские фарцовщики, толкающие подобную продукцию иностранцам в районе Красной площади. В течение всех учений в наши фляжки был залит коньяк (единственное спиртное, продававшееся в соседнем магазине). Домой мы возвращались застегнутыми на все пуговицы, так как тельняшки были все проданы, и в пилотках.
Как-то нас проведать заскочил командир взвода. Отношения у нас были замечательные, он тоже был москвичом, проведший все детство и юность в переулках Арбата. Мы по московским меркам были соседи - между нашими домами было минут двадцать пешком. Погода была отличная, и мы пошли с ним прогуляться.
"Дай водички", - попросил он, утирая со лба капли пота.
"У меня нет".
"У тебя ж фляжка полная" - с укоризной сказал он.
"Там не вода", - ответил я.
"Дай попробовать, - попросил он. Пришлось давать, - Скотина, и ты молчал".
Пришлось делиться с взводным коньяком. И не в последний раз. Но мужик он был хороший, для него не жалко.
Но ведь одной только формы не достаточно, чтобы явиться домой десантником. Друзья, соседи, родители ведь будут интересоваться, как служил, как прыгал. Надо было рассказывать истории о прыжках, об учениях, о десантной службе. И мы им рассказывали нашим армянским друзьям, как бьем вместо утренней зарядки кирпичи, которые нам завозят самосвалами, и бегаем марш-броски по тридцать километров преимущественно в ОЗК, прыгаем с парашютом почти каждый день, в рукопашном бою разбираемся с тремя-четырьмя пехотинцами одной левой.
"А с каких самолетов вы прыгаете?" - интересовались они.
"Ну, АН-2, АН-12, ИЛ-76 и БСЛ-110".
"А с каких больше всего?"
"Конечно с БСЛ-110", - дружно отвечали мы.
PS: Несколько лет назад я начал писать слова для песен. К сожалению, музыку писать не могу из-за полного отсутствия слуха. Трагедия псковских десантников вдохновила меня написать слова для песни "Высотка-высоточка". Может, кто напишет музыку.
Ах, высотка - высоточка взводу нашему дадена,
Ах, высотка - высоточка, как ж тебя удержать,
А по склонам высоточки лезет вражия гадина,
И с высотки - высоточки нам нельзя отступать.
А мальчишки-мальчишечки, лишь вчерашние школьники,
А на них надвигается сотен пять мужиков,
Но мальчишки не дрогнули, зубы сжали соколики.
И с высотки не сдвинулись ни на пару шагов.
У врага артиллерия, а мы лишь с автоматами,
И в запасе у каждого лишь по паре рожков,
Они в нас бьют снарядами, ну, а мы их гранатами,
От высотки попервости отогнали врагов.
Генералы и маршалы в штабе время потратили,
По стратегии-тактике рано им выступать,
А солдатики вспомнили генералов по матери,
В руки взяв автоматики, нас пошли выручать.
А на горке-высоточке, на вершинке во впадинке,
Нас осталося семеро и один лишь патрон,
Но бандиты вдруг дрогнули и подрапали в панике,
К нам чрез полюшко минное шел родной батальон.
Кто ж мальчишек-мальчишечек, деток жизни не видевших,
Отрядил чьей-то прихотью на закланье в Чечню?
Кто назначил тех маршалов, всех солдат ненавидящих?
Кто ж, подлец, в бизнес прибыльный приспособил войну?
А когда потом маршалы ордена мне присвоили,
Генералов и маршалов я послал матерком,
Ради чьей-то амбиции, что ж вы, гады, устроили,
Растоптав жизни детские под своим сапогом.
На высотке-высоточке лежит каска пробитая,
Над высоткой-высоточкой виден клин журавлей,
Ваша жизнь недожитая да бутыль недопитая,
Пара капель мужской слезы и не надо речей.