Настал день, когда к высокому крыльцу нашего дома подкатила подвода и какие-то люди, спокойные и равнодушные, стали выносить вещи. На возу пристроили моих братьев и сестру. А я уперся и на подводу не сел. Все казалось тяжелым сном. В пустом доме осталась кровать отца, наша детская кровать, на которой спали все братья, нарисованная отцом картина и два фикуса. В пустых комнатах каждый звук заставлял вздрагивать. Мы остались с отцом одни. Поздно вечером пришла мать. Я забился в угол и смотрел на нее, не мигая, словно застыл. Мать подошла, мягко положила руку на голову и, тихо плача, спросила: «Ты не забудешь маму?» Вскоре отец пошел проводить маму к ее родным. В руках он нес два вазона с фикусами. О чем-то мирно говорил с мамой, а я шел сзади, ничего не слыша, в туманной вечерней игле едва различая их фигуры. Вдруг из палисадника метнулся темный силуэт, и я услышал голос тетки: «Довольно парочкой ходить!» Не видя меня, она подбежала к отцу и стала бить его по спине. Я подскочил и увидел в ее руке нож. Она продолжала вонзать его в плотное касторовое пальто отца. От боли он поводил плечами, но продолжал идти, только и сказав: «Да отстань ты от нас!» Тогда, забежав спереди, она ударила отца ножом в лицо и скрылась. От ужаса я не мог даже крикнуть.
Отец поставил вазоны на землю и застонал. Матери возле нас я не увидел. Отец сидел на корточках, а я смотрел на рану, из которой текла кровь. Просить помощи не у кого — улица безлюдна и темна.
— Папа, папочка! — наконец вернулась ко мне речь. Тебе очень больно? — Я гладил его по голове и лицу, не зная что делать, лишь размазывая кровь.
— У меня не это болит, сынок. Пойдем скорее домой. — Он взял меня на руки. Прижавшись к отцу, я дрожал в ознобе, не попадая зуб на зуб.
Вспоминая эти страшные минуты, не могу понять, за что на отца свалилась такая жестокость богобоязненных святош? Неужели за добро, которое он делал всей родне, Надрываясь на работе, помогая в тяжкое голодное время! Мама, моя мама! Зачем ты так поступила, и что я тебе скажу, когда стану совсем взрослым? А может, и больше не увижу тебя?
Татьяна Михайловна любила и берегла Антона Семеновича даже взрослого и сильного. А он для нас, его воспитанников, всегда оставался примером выдержки и мужества в самые горькие дни.
Забуду ли как по утрам по дорожке, обсаженной цветами, шагал Антон Семенович в свой кабинет. Его шаги с чуть развернутыми носками четко отстукивали по плиткам тротуара. Точеная фигура олицетворяла спокойную уверенность наступившего дня. Возможно, что утренний путь от его маленького дома в большой был той прогулкой, которая дарилла ему свет ласковых лучей, голубизну неба, шорох листьев, дуновение ветерка, запах цветов — короткое отступление в мир душевного покоя.
Возможно, что в нескончаемом движении вокруг него, в звоне детских голосов, в гуле токарных станков, визге ленточных пил, перестуке пишущей машинки, в проникающих звуках городских строек, в спорах с педагогами — тогдашними «вершителями» детских судеб — он черпал новые силы и глубину веры в справедливость своего дела.
Переписка с Алексеем Максимовичем Горьким, в которую нас посвящал Антон Семенович и которая прямо нас касалась, как живых участников «великого эксперимента», радо вала его. Вместе с ним мы сознавали, что где-то на Капри есть родной и близкий человек, чутко и бережно относящийся к нам — росткам нового, небывалого в истории, посева революции, и к Антону Семеновичу — туманному, мужественному творцу, отстаивающему ленинские заветы воспитания новых людей, «удивительному человечищу».
Снова дома
Домой ехали с Антоном Семеновичем, вернувшимся с похорон матери и догнавшим нас возле Ялты.
Загорелые, повзрослевшие, поздоровевшие душой и телом, влетели мы в родной дом.
Обещания Соломона Борисовича исполнились. Заканчивалось строительство кирпичного дома ИТР, вынесенного за футбольное поле в лес.
Внутри здания засверкал свежими красками спортзал. Будто и не было здесь деревообделочных станков. Их место заняли канат для лазания, конь, трапеции, даже маты. За дальней стенкой — души для мальчиков и девочек. Войти в зал еще нельзя, полы окрашены в прошлую ночь.