— Алексей Землянский. Не слыхал?
— Нет еще, — изумился я.
— Вот тебе раз… Еще услышишь. Меня вес знают! — Он расхохотался таким смехом, от которого по спине пришел холодок. На первый взгляд, вид у него неказистый: небольшого роста, слегка сутуловат, взгляд быстрый, цепкий. Лицо бледно-коричневое, в улыбке сверкал золотой зуб. Одежда пригнана по фигуре. Своим смехом он как-то обратил мое внимание на себя и заставил по-новому оценить. Наш раз говор прервал сигнал. Трубили громко и в то же время легко, певуче.
— На рапорта, — коротко сказал Землянский, — пойдем в Громкий клуб.
Из тумбочки достал бумажку, быстро написал несколько строк, поправил ремень, повернулся на каблуках и увлек меня за собой. По лестнице и коридору шло много ребят, оживленно разговаривая. С верхнего этажа шли девочки, поправляя прически и прихорашиваясь. Не упуская командира, в густом потоке шел и я. В зале Громкого клуба я снова увидел Антона Семеновича. Он стоял левее входной двери, а напротив него в одну линию выстраивались подтянутые мальчики и девочки.
Закрылась дверь за последним вошедшим. Стало тихо. Раздался голос дежурного:
— К рапортам, встать — смирно!
Начали сдавать рапорта.
— В первом отряде все хорошо, — с поднятой рукой отчеканил высокий белобрысый парень. — Командир отряда Певень.
— Есть! — ответил Антон Семенович, поднимая правде руку с плотно сомкнутыми пальцами, а левой принимая письменный рапорт.
— Во втором отряде все хорошо. Командир отряда Фомичев.
— Есть!
— В третьем отряде все хорошо, за исключением: Тетерятченко плохо убрал спальню. Командир Никитин.
— Есть.
Командир четвертого отряда доложил, что Локтюхов опоздал в столовую, а командир пятого — что в пошивочном цехе не хватило ниток, был простой. Алексей Землянский информировал о том, что принят новый воспитанник, и назвал мою фамилию. Рапортовала девочка с красным крестом на белой нарукавной повязке — чистенькая, в кудряшках медно-красного цвета, с очень звонким голоском:
— На утренней поверке обнаружена пыль за картиной. В девятом отряде Тетерятченко неряшливо одет, дежурные по столовой задержали уборку, заведующий столовой Русаков пререкался.
Заключительный рапорт дежурного по коммуне:
— Товарищ начальник коммуны! День прошел благополучно. Все здоровы. Коммунары-горьковцы Глупов, Теренина, Ледак зачислены в высшие учебные заведения; Турянчик — в Харьковскую консерваторию.
— Есть!
После команды «вольно» все усаживались на места. Дежурный за председательским столиком. Антон Семенович в зале среди коммунаров.
— Общее собрание объявляю открытым, — провозгласил Анисимов. — Тетерятченко, выходи на середину!
Из задних рядов стал пробираться долговязый пацан, задевая стулья и сидящих.
— Ой, горе! — выпалила беленькая девочка так, чтобы слышали все.
— Доки мы будэмо з ным панькатыся! — басок со сцены.
Тетерятченко вышел на середину зала, было видно, что с «серединой» он давно освоился, всем надоел своими постоянными грехами. Блуждающим взглядом усталого человека окинул собрание и не увидел сочувствия. Складки его рубахи съехали набок, портупея сползла с плеча, левая гамаша ниже правой, из кармана штанов свисает носовой платок.
— Объясни, почему плохо убрал спальню?
— Я убрал хорошо, все видели…
— Значит, в рапорте командира вранье?
Тетерятченко переступал с ноги на ногу.
— Товарищ Никитин, в чем дело?
Никитин встал. Худощавый, высокий, на лице веснушки.
— В общем-то убрал, а на плафоне пыль. Он такой: одно стекло трет до дыр, а другого не заметит, вроде как спит. Предлагаю перевести в воспитанники и надеть спецовку!
— Можно? — нервно подхватился Землянский. — У Никитина один такой, а у меня двенадцать. Так что его — ко мне, а Сеньке подавай чистюлек?
В зале оживление. В первом ряду торчит подмятая рука.
— Говори, Петька!
— Не Петька, а товарищ Петр Романов, — поправил председателя очередной оратор. — Выходит, Тетерятченко зря харчи переводит, только книжки читает без пользы? Возьмем его в наш, в одиннадцатый. Мы его утюжком прогладим.
Тетерятченко передернул скособоченными плечами, будто почувствовал прикосновение горячего утюга. Это движение вызвало смех.