— Что поделаешь! — со вздохом сказал Арсей. — Не одно колхозное добро погибло. Сколько государство потеряло — сосчитать невозможно…
Они помолчали. Арсей несколько раз взмахнул веслами; задрав узкий нос, лодка быстро понеслась вперед.
— В прошлую зиму это было, — снова заговорил Недочет. — Мороз, стужа… И в такую пору фашисты зажгли хаты… Людей — и старых и малых — согнали за речку, мост взорвали и с вечера дома запалили. До утра охраняли — пока не погорело все… А потом сели на мотоциклы и удрали.
— Где же люди зимовали?
— По другим деревням. Кое-кто там же, на выгоне, в землю, как крот, закопался. Но таких мало было. Сельсовет постарался — спасибо ему! — всех разместил по деревням, которые уцелели. Так вот и зимовали. А потом слетаться стали в свое родимое гнездо, в колхозную семью. Из эвакуации стали прибывать. Курени на выгоне построили, землянки выкопали. И теперь живут табором, как цыгане.
— Что ж, так ничего еще не восстановили? — спросил Арсей.
— Ничего, — сказал Недочет. — Да и когда ж было восстанавливать? В прошлую зиму не до этого было, а летом стервятники налетали. В эту зиму тоже трудно было: одни бабы, ребятишки, старики. А тут еще зима выдалась суровая — морозы, метели…
— А скот уцелел — лошади, коровы, овцы?
— Скот уцелел, а то как же! — оживился Недочет. — Сообщение недавно поступило — почти весь целехонький: и лошади, и коровы, и овечки.
— Еще в эвакуации?
— Да, на востоке. Прошлое лето некому было гнать. Да и побаивались, должно быть, — война-то не так уж далеко бушевала. А в зиму, сам знаешь, гнать невозможно. Вот теперь время как раз.
Река повернула; теперь лодка неслась навстречу солнцу, стоявшему над балкой.
— В прошлом году сеяли что-нибудь? — спросил Арсей.
— Самую малость, — сказал Недочет. — Просо, гречку… Под зиму пшеничку побросали… Сельсовет помог, через соседские колхозы «Знамя труда» и «Борьба».
Арсей легонько подталкивал лодку веслами.
— А как настроение у народа?
— Что ж настроение? Настроение боевое — люди-то советские. Ждут весну не дождутся. Работать будут во все руки: изголодались по настоящей работе. Только бы руководителя хорошего.
— А кто сейчас председатель?
— Временно Терентий Толкунов ходит, — сказал Недочет. — А был Прожогин, Сергей Маркович, с краю третья хата, помнишь? Зиму он ходил. А неделю назад на курсы уехал. Так что теперь Терентий Толкунов обязанности исполняет.
Арсей давно хотел спросить о родных, но не решался. Он смутно догадывался, что произошло что-то неладное, — не случайно Недочет умалчивал о его семье. Наконец, решившись, Арсей тихо проговорил:
— Ну, а мои как там? Матка? Сестренка? Как они там — живы, здоровы?
Недочет закряхтел и, чтобы скрыть охватившее его волнение, снова достал табакерку.
— Матка, славу богу, жива и здорова, — начал он осторожно. — Похудела, конечно, постарела. Да и то — пять лет войны, шутка сказать! Извелась… Ну, да, слава богу, что голова уцелела. — Он глянул в лицо Арсея и быстро отвернулся. — Тихон письмо прислал, «катюшей» командует. Лейтенанта дали. Ордена, понятно, имеются.
— Где он?
— В Германии, где-то под Берлином. — Старик собрал бороду в кулак, подергал ее, кашлянул. — Ну, Максим так без вести и пропал. В самом начале войны…
— Это я знаю, — хмуро сдвинул брови Арсей.
— Может, бог даст, объявится. Всяко бывает… — Недочет немного помолчал, потом продолжал снова: — Дуняша, супруга Максима, с матерью твоей живет. Ежели б не она, матке твоей одной худо было бы.
— Одной? — спросил Арсей. — А Таня?
Недочет понял, что проговорился, тяжело вздохнул и спрятал табакерку.
— Немцы перед своим отступлением, — начал он, — отобрали десять самых здоровых и самых красивых девчат и приказали им ехать в Германию. Все десять отказались. А пуще всех твоя сестричка противилась.
— Таня?
— Таня… Она была подпольным руководителем. И, как полагается, девчата последовали ее примеру — наотрез отказались покинуть родину. «Умрем, — говорят, — на родной земле, а в Неметчину не поедем…» Немцы заперли их в клубе и подожгли. Люди слыхали голос Тани: «Прощайте, товарищи! За нами — свобода!» А потом немцы запалили всю деревню…
Арсей машинально перебирал веслами. Перед глазами, как живая, стояла Таня, любимая сестренка. Он видел ее тонкие руки, худые плечи, большие глаза, полные слез… Ей пришлось остаться в селе: таков был приказ райкома партии. Это было давно. С той поры Арсей не бывал дома и не виделся ни с сестрой, ни с матерью. За все время партизанской жизни Арсей только один раз через партизана-разведчика получил от сестры записку. Таня писала, что жить тяжело, что смерть каждую минуту готова опустить на них руку, но что они не разучились говорить по-русски и иногда поют песни. Арсей понимал, что означают эти слова, и очень боялся и за сестру-комсомолку и за мать-старуху.