- Естественно, имеет значение.
- "Естественно"? Если я не ошибаюсь, для вас в этом мире все не имеет значения.
- О, не воспринимайте мои слова буквально. И не следует смешивать мои теоретические концепции с моим поведением на практике. Вы, как выразилась моя секретарша, - противник, и тоже, разумеется, в теоретическом плане. А разумный человек всегда прислушивается к мнению противника... подчас даже больше, чем к мнению друга. Не так ли?
- Не знаю, - говорю в ответ и ставлю бокал на стол, основательно остудив им ладонь. - Мне думается, что если противник расточает по моему адресу комплименты, то это едва ли должно меня радовать.
- Речь идет не о комплиментах, а об уважении, - уточняет Сеймур. Можно относиться к противнику уважительно и не говорить ему комплиментов...
- Что-то мне трудно уловить нюанс... - заявляю я, нимало не смущаясь, хотя нюанс налицо.
- Уважение к вам не мешает мне презирать ваши иллюзии, - терпеливо поясняет собеседник.
Но поскольку его реплика на сей раз остается без ответа, он продолжает:
- Вы никак не поймете, что беспорядок в своем естественном виде не столь опасен, как ваши иллюзии насчет порядка и справедливости. Опасные иллюзии. Все войны, все ужасные кровопролития велись во имя подобных иллюзий. Человечество всегда истребляло себя во имя прекрасной жизни, высоких идеалов. И вообще беды человечества состоят главным образом в том, что о нем всегда пеклось множество самозваных благодетелей вашего образца. Если бы каждый заботился о себе, вместо того чтобы пытаться спасать других, в этом абсурдном мире было бы несколько спокойней.
- По-вашему, выходит, дела пойдут наилучшим образом лишь при условии, если ими никто не станет заниматься.
- Да, если иметь в виду именно эти дела. Перестаньте учить людей, как им жить, перестаньте помогать им устраивать свою жизнь, не спрашивая, нуждаются ли они в вашей помощи.
- Я не пытаюсь кого-либо учить.
- Я говорю не о вас лично, а о ваших мыслителях. Что же касается конкретно нас с вами, правило может быть выражено по-иному: мы не должны позволять другим вмешиваться в нашу жизнь, навязывать нам принципы, в выработке которых мы не участвовали.
- Ваша выработка началась несколько неожиданно и довольно энергично, - замечаю я, сдерживая усмешку.
- Именно это должно вас убедить, что никакой тут обработки нет. Как вы могли понять, я человек на редкость нетактичный, - едва заметно усмехается Сеймур.
- Вы под нетактичностью подразумеваете искренность?
- В обществе, к которому я имею несчастье принадлежать, эти два понятия совершенно равнозначны.
- Но вы же вообще недовольны, что принадлежите к человеческому обществу, с трудом несете свой крест в этой жизни.
- Лучше скажите "со скучным видом". Это будет верней, - уточняет Сеймур, выплевывая на пол очередной окурок.
Он озирается, допивает воду от растаявшего льда и смотрит на меня прищуренными глазами:
- И все же эта скука ничто по сравнению с той, Большой скукой.
- Не понимаю, что именно вы имеете в виду? - спрашиваю я, также приканчивая ледяную водичку.
- А то, что наступает, когда зароют в могилу.
- Для размышлений над этим у нас будет предостаточно времени, когда нас зароют.
Сеймур снова озирается и сообщает доверительно:
- Мне кажется, что за вами следят... Если, конечно, не за мной...
То, что за мною следят, мне и без него хорошо известно. Я заметил человека, как только поднял первый бокал виски, в традиционных пятидесяти метрах, околачивающегося между киоском, где торгуют порнографическими журналами, и входом в кино.
- Чего ради за нами станут следить? - бросаю с легким недоумением.
- Просто так: обыкновенная шпиономания, - пожимает плечами мой собеседник. И, сощурив серые глаза, добавляет: - Может, опасаются, что мы с вами заключим тайное соглашение, а?
И он хохочет. Громко и хрипло, как человек, не привыкший к такому занятию.
Страх, что этот мизантроп пригласит меня вместе с ним пообедать, не оправдался. Быть может, "страх" в этом случае не в меру сильное слово, но в данный момент ни отвечать отказом на приглашение Сеймура, ни пропускать свидания с дамой мне не хочется. С дамой в розовом.
- Куда прикажете вас отвезти? - спрашивает мой спутник после того, как мы садимся в "плимут".
- В отель "Англетер", если вас это не затруднит.
- Ах, вы тоже в "Англетере"! - удивленно констатирует Сеймур. Только подсказывайте мне дорогу.
Едем молча, если не считать моих подсказок, как ехать. Водитель поглощен своими мыслями или ритмом движения. Подозреваю, что этот человек не из говорливых, хотя в моем присутствии он почти не умолкает.
- Не ожидал, что у этого отеля такой ослепительно белый фасад, заметил Сеймур в момент остановки. - Казалось бы, для старой доброй Англии подошло бы что-нибудь более задымленное...
- А для Дороти что-нибудь более подержанное... - завершаю его фразу.
Он смотрит на меня и снова хохочет.
- С вами надо быть поосторожней. Вы так угадываете мои мысли, что это становится опасным.
А Дороти вовсе не кажется подержанной, когда чуть позднее я вижу ее в баре на Зеепавильонен, куда я из предосторожности добрался на такси. Она все еще в розовом - необъяснимое постоянство для этой непостоянной женщины. Лицо ее - это сама жизнерадостность и - будем галантными - сама молодость. Между прочим, наше свидание с таким же успехом могло состояться и в ресторане "Англетер". Но для Дороти обедать в ресторане своего отеля все равно что у себя на кухне.
- Держу пари, что вы только что расстались с этим брюзгой! - заявляет она, как только мы устраиваемся за столиком возле огромного окна, из которого открывается великолепный вид на озеро, что, без сомнения, включено в стоимость блюд.
- Как вы догадались?
- По вашему кислому виду.
- Вы, дорогая, так легко отгадываете, что к чему, что это становится опасным.
- О, это я делаю запросто. Я даже способна угадать, о чем шел разговор, - предупреждает меня дама в розовом. - Ручаюсь, что вы с ним говорили обо мне.
К счастью, в этот момент подходит кельнер. Правда, счастье длится недолго, потому что, приступив к семге, Дороти снова принимается за свое:
- Не отрицайте, говорили обо мне.
- Лично я - нет.
- Значит, он говорил.
Я невольно опускаю глаза.