Через два года работы в наружке Гурьянову сделали предложение, от которого невозможно отказаться.
На спокойного, неторопливого, но преображавшегося на ринге и превращавшегося в необычайно эффективную боевую машину Никиту Гурьянова психолог отряда «Буран» обратил внимание, еще когда тот был на четвертом курсе ВШК. С первого взгляда Никита идеально психофизически подходил для оперативно-боевого отдела «Бурана». У него был необычайно устойчивый, сильный тип нервной системы — таким рекомендуется быть летчиками-испытателями и спецназовцами. Конечно, они не лишены страха, и в момент опасности сердце у них отчаянно барабанит в груди, гонит адреналин, но страх никогда не подавляет их. И они делают всегда именно то, что требует ситуация.
За Никитой Гурьяновым присматривали, как он покажет себя. И наконец решили — парень подходит. Прекрасное знание двух иностранных языков, красный диплом, отменные боевые качества. И верность делу, которому присягал. Выбирали на эту службу лучших. И Гурьянов был этим самым лучшим.
— Да, наверное, Лена была права, — задумчиво произнесла Вика, глядя на Гурьянова. — Вы из тех людей, которые могут все. Но…
— Но не имеют «Мерседеса-пятьсот», счета в банке и виллы на Гавайях, — сказал грустно Гурьянов.
Вика ничего не ответила. Обвела глазами комнату и кивнула на гитару:
— Ваша?
— Нет. У меня другая. Постарше раз в пять.
— Вы поете?
— Немного.
— Люблю бардовские песни. Это не Филя Киркоров. Споете?
— Попробуем.
В Латинской Америке восхищенные партизаны смотрели, как русский перебирает становящимися вдруг чуткими пальцами струны, и на волю вырывается испанская зажигательная музыка. И пел Гурьянов прекрасно — баритон эстрадный, мог бы спокойно выступать на сцене получше большинства кумиров. Сам сочинял песни, и позже их исполняли другие, две из них попали на пластинки «Мелодии Афгана». И гимн отряда «Буран» тоже сочинил он.
Гурьянов спел «Гори, гори, моя звезда». Вика восхищенно захлопала в ладоши.
— Никита, вы не похожи на Терминатора, — неожиданно сказала она.
— А на кого похож?
— На крепкого русского мужика. Таких уже почти не делают в наше время.
— А кого делают?
— Голубых. Или счетчиков долларов в инофирмах. Еще делают наркоманов. Компьютерных болванов. А крепких, обаятельных, надежных мужиков — тут секрет утерян.
— Делают. Только жить нам не дают, крепким русским мужикам…
— Спойте еще.
Он спел белогвардейскую песню:
Все теперь против нас,
Будто мы и креста не носили,
Будто аспиды мы басурманской крови.
Даже места нам нет
В ошалевшей от крови России.
И господь нас не слышит,
Зови не зови…
Вика помолчала задумчиво, а потом поинтересовалась:
— Никита, а почему вы пришли тогда ко мне?
— Задать вопросы.
— Но почему ко мне?
— Были причины.
— Вообще, что вы хотите?
— Найти убийц.
— А дальше? Я знаю, что бандитов больше прощают, чем судят. Судят чаще они сами.
— Не так страшен черт, как его малюют.
— Еще страшнее, Никита, — она с тоской и болью посмотрела на него.
Повинуясь неожиданному порыву, он отложил гитару и обнял девушку. И вспомнил, как целовал ее в машине, предварительно почти лишив сознания. Воспоминание было острым. И он снова поцеловал ее. На этот раз осторожно, готовый тут же отступить. Но она вдруг, тоже неожиданно для себя, ответила на этот поцелуй.
Тут послышался условный звонок в дверь. Потом дверь открылась.
— Здорово, беженцы, — сказал Влад, заходя в комнату и кидая на кресло сумку. — Переговорим? — Он поманил полковника в другую комнату — Вике не обязательно присутствовать при их совещаниях.
— Ну, что узнал? — Гурьянов плотно прикрыл дверь.
— Не много. По сводкам происшествий, стрельба у Викиного дома значится. Выезжала оперативная группа. Произвели осмотр места происшествия. Все как положено… Свидетели утверждают, что после перестрелки двое бандитов погрузили двоих своих бесчувственных корешей к себе в машину и скрылись.
— И сейчас одного из них закопали.
— Видимо. Но смерть никто не зафиксировал.
— Что о Викиной фирмой? Эти братаны могли заглянуть и туда.
— Пока я не совался. Пусть лучше Вика позвонит сама, спросит, не интересовался ли кто ею. — Попросим.
Вика согласилась. Она взяла трубку сотового телефона, позвонила к себе на работу и произнесла с наигранной бодростью:
— Нинок, я заболела. Меня никто тут не спрашивал?
— Из «Родоса» спрашивали. Они деньги перевели. И Алиханов.
— А еще?
— Но главное — милиция утром заходила.
— Кто?
— Из какого-то управления по организованной преступности.
— Чего хотели?
— Спрашивали тебя.
— Пусть опишет, какой он был из себя, — прошептал Гурьянов, тоже прислонивший ухо к трубке и слышавший разговор.
— Какой из себя?
Нинок достаточно четко описала приходившего.
— Это Лом, — узнал Гурьянов своего бывшего сослуживца.
— Кто еще появлялся? — спросила Вика Нину.
— Лешка. Говорит, что не может тебя найти. Дома трубку не берешь. Не звонишь. Он, видите ли, волнуется…
— Ладно, пока, — Вика выключила телефон и положила трубку на стол.
— Кто такой Леша? — спросил Гурьянов.
— Знакомый, — Вика вдруг покраснела.
Тут ее телефон зазвонил. Она приложила трубку к уху:
— Леша?.. Как куда пропала? Ничего не пропала.. Нет, пока не могу… Где нахожусь? Да тут, у… — она едва не вскрикнула, когда Гурьянов сжал ее руку. — В гостях у знакомых… Какая тебе разница где… Ладно, появлюсь. Целую…
— Тот самый Леша? — спросил Гурьянов.
— Да.
— Он всегда такой настойчивый?
— Как бешеный сегодня.
— Как бешеный. Ого-го… Влад, пошли, поговорим еще немножко с глазу на глаз.
— Поговорим…
— Жадность фраера сгубила. Надо выручать ублюдка, — сказал Художник дяде Леше сразу после задержания главаря, первый раз в открытую покрыв Хошу матюгами. На военном совете, проходившем на загородной базе, присутствовал еще и Шайтан.
— Надо, — кивнул дядя Леша. — Я справки наводил через старых знакомцев. Хоша пока молчит. Но если сломается — представляешь, что будет?
— Всем нам вилы, — Художник ткнул двумя пальцами себе в шею.
— Вилы.
— Может, грохнуть этого грузина? — задумчиво произнес Художник.
— Ты готов воевать с РУБОПом? — спросил дядя Леша. — Это дело их чести. Там ребята зацикленные. Если личное вклинится, будут давить, пока не додавят.
— Верно, — кивнул Художник. — Дядя Леша, ты же мент. Думай.
В такую ситуацию команда не попадала ни разу. Некоторые шестерки, которых понанимали из шпаны, попадали за хулиганство да уличные разбои за решетку. Команда отстегивала с общака, как положено, на адвоката, на передачки — и хватит. Напрягаться и вытаскивать залетчиков любой ценой никто не собирался, притом за дела, которые им никто не позволял делать. После того как одного из них выпустили. Художник вместе с парнями оттащил его в лесочек и устроил экзекуцию со словами:
— Ты работал на команду, а не на себя. И на блядские дела свои должен был разрешения спросить.
Принародно сорвали с провинившегося дуба златую цепь, кольцо, отняли ключи от машины и даже содрали малиновый пиджак — всю бандитскую экипировку.
— Тебе повезло, — сказал тогда Художник. — Легко отделался, козел.
Но сейчас дело другое — влетел главарь. И команда могла развалиться. Уже соседи по вещевому рынку у Северного порта начали косо посматривать и. намекать — мол, неплохо бы освободить место…
— Ну, — Художник пристально посмотрел на дядю Лешу.
— Надо искать подходы к следователю, — произнес тот.
— Как? Областное управление дело ведет, — досадливо произнес Художник.