— Эскимо, — скривился Брюс, засовывая пачку себе в карман, от чего карман сильно раздулся.
— На рюмку коньяка хватит, — следующую пачку Хоша передал Башне.
— Етить ее, — покачал головой Башня.
— Чего, маловато? — уставился на него Хоша.
— На эти бабки… А, ладно, — махнул рукой Башня. И от Брюса, и от Башни не было слышно ничего, кроме того, что деньги им отстегивают слезные, что они в команде давно и должны получать куда больше. У Художника было на этот счет особое мнение. Он им вообще бы только на сигареты давал, поскольку пользы с балбесов было, как от козлов молока, а выступления их на совете стаи сводились в основном к предложениям типа ограбить Ахтумское отделение банка «Менатеп» или захватить в заложники генерального директора нефтеперерабатывающего завода и продать его за миллион баксов.
Художник без звука бросил свою пачку денег в дипломат. Дядя Леша потер руки довольно — он всегда потирал руки, получая деньги, потому что страстно и беззаветно любил их — зелененькие, деревянненькие — какие угодно.
— Это чего?! — взвился Блин, глядя на свою долю.
— А что? — недоумевающе посмотрел на него Хоша.
— Ты мне скажи, чего это? Это последняя шестерка больше Получает!
— Стоп, Блин, — резко осадил его Хоша. — Давай считать. За месяц ты сорвал нам две деловые встречи. И не приехал по вызову, хотя тебе по пейджеру посылали и прозванивали. Знаешь, социалистический принцип — кто не работает, тот не ест. Но мы — не большевики. Мы тебе отстегнули по совести.
— По совести, да? Ах ты, сука! — Блин порвал деньги и бросил их в лицо Хоше. Тот побледнел:
— Ну это ты зря.
— Да я тебя в белых тапочках видал, фуфел дешевый! — заорал Блин, распахивая пиджак так, чтобы все. видели засунутый за пояс пистолет. — Ну, чего сделаешь, а? Что ты против меня? Ты кто вообще? Тебя кто вообще башли распределять поставил? Ты — дешевка! И на зоне дешевкой был! Повезло, что не опустили!
Хоша вскочил, двинулся к Блину, но тот дернулся ему навстречу. Бодаться в лобовую с Блином — все равно что переть на танк.
Все повскакали с мест. На Блина поглядывали недобро. И Хоша стоял набычившись, понимая, что решается сейчас очень многое.
— Брэк, парни, — поднял голос дядя Леша. — Ну чего вы взбрыкнули… Давайте переведем дух, сядем, побазарим спокойно. И спокойно возьмем слова обратно. Будем считать, что они не вылетали, а?
Неожиданно его спокойный тон возымел действие. Блин, не застегивая пиджак и не отводя руку от пистолета под мышкой, с которым никогда не расставался, уселся на диван и недобро стал мерить глазами присутствующих. Он понимал, что и сделал, и наговорил лишнего, но на попятный идти не собирался.
— Пошли, Хоша, перекурим, — предложил Художник и почти насильно вывел главаря на крыльцо. — Закури, — протянул сигарету.
Хоша был в бешенстве. Руки его тряслись.
— Вот сука. Падла такая. Я ему…
— Надо что-то решать, — покачал Художник головой. — С ним дальше идти нельзя.
— Он ублюдок. Опустить его и прогнать в три шеи, — Хоша покачал головой. Заложит ведь. Он же скотина подлая. По всем статьям нас заложит — и ментовке, и кому хочешь. Что делать-то?
— А ничего, — отмахнулся Художник. Он повернулся и зашел в дом.
Блин икал, вытирая рот, и тянулся к бутылке водки, стоявшей на столе. Он поднял глаза и напоролся на взор Художника.
— Блин, — произнес тот спокойно. — Мы прикинули, что тебе пора отваливать из бригады, забрав свою долю. Мы не поскупимся.
— Отваливать, да? — уставился на него Блин. — В общаке моих бабок честно заработанных немало. И кой на чего у меня право есть.
Блин приосанился. Он уже давно решил отвалить, и тут все неожиданно сложилось, как он хотел.
— Ну, это обсудим, — Художник присел напротив неге на стул. — Вот только слова свои по поводу Хоши надо бы обратно взять. Нехорошо так.
— Ах, обратно, — Блин задумался.
— Надо.
Блин засопел.
А Художник начал действовать. Из рукава рукоятка финки скользнула в ладонь. Рывок вперед. И острие вошло в грудь. Прямо в сердце Блина.
Тот всхрапнул, качнулся, откинулся, дернулся и закатил глаза. У него изо рта пошла кровь.
Художник посмотрел на остальных:
— Возражения есть?
— Ну ты быстрый, — прошептал Башня зло…
— Сиди спокойно. Не суетись, — напутствовал хозяина квартиры Влад, уютно устроившийся в мягком кресле из черного кожзаменителя и положив ноги на телефонный столик. В этой позе он живо напоминал шерифа-громилу из американских боевиков.
— Что будет? Что будет? — не переставал причитать Леха, сидя на пуфике и раскачиваясь из стороны в сторону. — Они меня убьют.
— Не убьют, — отмахнулся Гурьянов. — Будешь вести себя тихо — не убьют.
— Вы их не знаете.
— А ты знаешь?
Лехино лицо передернуло. И во взгляде его были отчаяние и паника.
— Все Вика… Зачем я с ней связался? Чтобы за удовольствие так платить. Да провались она, тварь тощая, — Леха всхлипнул. — Ну за что? Почему я?
— Правильно, почему ты, — кивнул Гурьянов. — Всю жизнь жил как у Христа за пазухой. Стриг купюры. Жрал икру, пил мартини, мял баб. И ни за кого, ни за что не отвечал. А тут дошло до проверки на вшивость. Пришли к тебе, надавили чуток, и ты лапки с готовностью кверху — всех уже продавать и предавать готов, лишь бы снова оставили в покое и ты бы опять жрал, пил, мял баб.
— Почему вы меня все время оскорбляете?
— Потому что ты предатель и трус, Лешенька. И с тобой не то что в разведку, а тараканов травить не пойдешь…
— Почему я родился в этой дремучей, дерьмовой стране? Почему на меня все это свалилось? Почему? — все ныл и ныл Леха.
— По кочану, — зевнул Влад.
— Все из-за шлюхи этой… Ох, Вика, — по сто пятому разу завел Леха.
Гурьянов органически не переваривал предателей. И само слово «предательство» вызывало у него физическое отвращение. Вместе с тем так уж получалось, что довелось ему жить во времена, когда предательство стало флагом, когда предатели научились читать мораль и доказывать, что предательство — это хорошо, и оттого ненавидел их Гурьянов еще больше. Какие только причудливые лики не принимало предательство в последние годы. Оно было и явным, когда в органах власти и в ключевых точках засела откровенная агентура или, в крайнем случае, агенты влияния стратегических противников державы. Оно было и дурацким, трудно объяснимым, вытекавшим из внутренней тяги человека к предательству. Да, все плохо. Но есть Служба. Есть «Буран». Есть такие, как Влад, привыкший жить по справедливости и чести. Значит, не все потеряно…
— Звони. И не трясись, — Гурьянов передал Леше трубку. — Говори нормально, чтобы они не насторожились, — он нащелкал на аппарате номер. — Поехали… Спокойнее, Леша.
На третий звонок послышался голос уже знакомого Виктора.
— Это Алексей.
— Леха, браток. Ну, как?
— Она здесь… В ванной.
— Значит, так. Задержи ее. Башкой ответишь, если уйдет. Слов на ветер не бросаем…
— Я понимаю.
— Жди… Ду-ду — гудки.
Леха отбросил трубку, будто змею, и снова закачался из стороны в сторону, как раввин на службе.
— Что будет?
— А будет то — ты откроешь дверь. Вежливо улыбнешься. Пропустишь их в квартиру, — инструктировал Гурьянов. — А потом — не путайся под ногами.
— Да, да…
— Возьми игрушку. Пригодится, — Гурьянов протянул Владу свой пистолет — единственное их оружие. — Контролируешь с лестничной площадки. Если чего — бей на поражение.
— Ты один справишься? — с сомнением спросил Влад.
— А ты сомневаешься?
Влад кисло улыбнулся. Полковник — последний человек на земле, в котором он бы сомневался. Да вот только захваты так не проводятся. Сколько захватов и задержаний провел Влад — не сосчитать. Для захвата нужно несколько человек — сечь подходы, отходы. Во всяком случае бойцов надо больше, чем преступников. Иначе начинается русская народная игра — стенка на стенку. Правда, нет такой стены, которую не разнес бы Гурьянов. А они сейчас не от конторы работают, так что по правилам не получится. Они — два вольных мстителя Шервудских лесов.