— Наш дом сам знаешь где, — постучал по столу указательным пальцем Тимоха.
— Отечество нам Царское Село, — хмыкнул Художник.
— А вот над этим лыбиться не надо, — укоризненно покачал головой Тимоха. — Зона для вора — это свято. Над этим не лыбятся.
— И в мыслях не было, — сказал Художник. Он никогда не разделял умиления воров по поводу зоны. Больше того, он бы с удовольствием сбросил на свою родную ИТК-6 нейтронную бомбу, чтобы жесткое излучение вывело враз там всех — и администрацию, и весь сброд, который злой волей народного суда был закинут туда. Никого ни на йоту не жалко…
— Э, за мысли не подписывайся. Мысли ох какие бывают… Ты чего с армянами не поделил?
— С армянами?
— Да. Несчастье в городе. Большого человека убили. Директора ликерки. Ашота.
— Читал. Из-за водки вон столько народу покрошили.
— «Эльбрус» — твой интерес. Или я запамятовал?
— Мой. И что?
— А то, что армяне считают — ты взял там слишком много. Слишком.
— Я взял? — Приподнял бровь Художник.
— Я тебе не в упрек, Художник. Я все понимаю. Племя молодое. Алчущее. Да вот только… Художник молчал.
— Гарик Краснодарский должен приехать. Рассудить вас, неразумных.
— Гарик? — недоуменно повторил Художник.
— Не слышал о нем? — спросил Тимоха.
— Что-то слышал.
— Он из новых воров. Его четыре года назад в Краснодаре короновали. Так что он вправе вопрос решать.
— Значит, к нам едет ревизор. Ну а ты что?
— А я что? Мое дело — общак собрать. И чтоб зоны в области были подогреты. Чтобы сыты, обуты там люди были. Кроме того. Художник, слишком тяжело тебе. Одному ликерку тянуть…
— Понятно, — кивнул Художник.
Недвусмысленный намек на участие в прибылях. Выпихнуть его оттуда Тимоха не мог, тем более был уговор, что комбинат достанется руднянской команде. А видеть, как такие куски да мимо рта пролетают, положенцу обидно. И уже забываться начало, кто такой Боксер был, и как он Тимоху прижал, и как авторитет его топтал, где только придется. Все забывается — и обиды, и благодарность. Остается только выгода. Итак, намек Тимохи предельно ясен: «Мы делим по-братски прибыли с завода, я решаю проблемы с заезжими варягами».
— А когда он будет? — спросил Художник.
— Завтра.
— На поезде?
— Обижаешь. Самолетом.
— То, что он армянами подмазанный, с самого начала ясно, так что какое решение будет — тут сомнений нет. Ну, а дальше что?
— За Гариком и закон. И сила.
— Ага, — согласился Художник. — Сила есть, ума не надо.
— Ты подумай, как вести себя, — посоветовал напоследок Тимоха. — Только думай не слишком долго.
— Я подумаю.
Теперь, когда Хоша исчез, все вопросы решались куда проще. Интересно, но пропажа Хоши никого не взволновала. Некоторые братаны попробовали поставить вопрос: куда делся главарь, но Художник быстро и четко поставил их на место. Родственников у Хоши, которых бы заинтересовала его судьба, не было. И милиция не горела желанием его увидеть. Вот только Галка, оставшись наедине с Художником, неожиданно сказала:
— Ты… Ты убил его, да?
— Ты что спрашиваешь, шалава? — грубо оборвал он ее.
— Я знаю. Чувствую.
— Жалеешь?
— Не знаю, — она задумалась. — Козел он… Но иногда бывал хорошим…
Она заплакала. Художник взял ее за плечи, встряхнул:
— Слушай меня внимательно. Если кому-нибудь проговоришься о своих умозаключениях — убью. Ты меня знаешь…
— Нет! Никому! — вдруг в порыве непонятной страсти она кинулась к нему, обвила его ногами. — Я тебя хочу, — зашептала она. — Я только тебя хочу!
В ту ночь она была в постели как бешеная… Гарик прилетел на следующий день после беседы с Тимохой. «ТУ-154» замер у здания аэровокзала. Из него потянулись цепочкой люди. Подмосковного вора в законе ждали встречающие — воровской положенец Тимоха и трое шкафов в камуфляже из охранного агентства. Гарик прилетел со своими подручными — одним невысоким, плотным, со сломанным носом, и другим — десятипудовым громилой.
Расположился он в трехкомнатном номере люкс гостиницы «Интер». Быки устроились в двухместном номере рядом. , В принципе, телохранители не особенно были и нужны Гарику — что может случиться с гостем? Ничего.
Культурная программа на вечер уже расписана — стол в ресторане, девочки, куда без них. Поездка в Ахтумск была легкая и необременительная. А деньги за посредничество в решении вопроса очень хорошие.
Гарик вышел из рэкетиров. Жег недовольных утюгами и делал соски — это когда жертву суют головой в ванную, потом дают секунду вдохнуть воздуха и окунают опять. Организовал через закрытый аэродром в Жуковском переправку спецрейсами ворованных машин в Ереван. На зоне он вообще не был. Прикупил звание вора в законе за две сотни тысяч зеленых, как прикупают часть акций в процветающей фирме. Сперва «лаврушников» — новых воров, которых короновали вопреки всем законам, — старые воры не признавали, что явилось причиной кровавых разборов. Упрощение порядка коронования и так привело к тому, что воров в законе в России стало в два раза больше, чем во всем СССР, и большинство из них — лаврушники. Звание обесценивалось, но изменить ситуацию старые воры были не в силах, поскольку за младым поколением стояли деньги, сила. Кто из старых воров не хочет остаться на полустанке, глядя вслед уходящему поезду, должен подстраиваться. Так что Гарика короновали, и постепенно тот обнахалился так, что начал выступать судьей. И следовал принципу, который что у государевых, что у воровских судей процветал все больше — судить не так, как подсказывает совесть, а так, как заплатят.
В успехе мероприятия Гарик не сомневался. Он навел справки — вроде руднянские отмороженные, но живущие по понятиям. Проигнорировать стрелку они не смогут, поскольку это означает признать свое поражение. А не исполнить?
Это они вряд ли решатся.
— Ну что, в кабак? — сказал, потянувшись, Гарик, одернул двухтысячебаксовый пиджак. Он одевался всегда стильно, со вкусом и очень дорого.
— Не против, — кивнул его телохранитель. Они пошли к лифтовому холлу. Гарик вдавил кнопку. Двери открылись. И в лоб вору в законе уперся пистолет. Сзади с черной лестницы как привидения возникли еще двое со стволами.
Художник, упираясь в вора в законе стволом, предложил негромко:
— Пройдем в номер. Тихо, без вздоха. Кое о чем перетереть надо.
— Пойдем, — кивнул Гарик. Он слишком дорожил собой, чтобы рисковать.
Они вернулись в двухкомнатный люкс. Гарика усадили в кресло.
— А вот теперь слушай, — сказал Художник. — Может, в Москве лаврушники в чести. У нас же правилки, где решения заранее куплены, не устраивают. У нас культурный город.
— Ты хоть понимаешь, на что танком прешь? — спокойно осведомился Гарик.
Сколько раз выслушивал это Художник. Даже мелкая шваль становится в позу и бьет себя в грудь: «Ты знаешь, на кого наезжаешь?» Все знаем. Все понимаем…
— Тут твое слово ничего не значит, Гарик, — сказал Художник. — Уезжай.
На пистолете Макарова была самоструганая глушилка. Художник направил пистолет в голову вору в законе. И нажал на спусковой крючок.
Хлопок был довольно громким. Открыл глаза Гарик, поняв, что жив. Бра около него разнесло, пуля срикошетила и вошла в кресло.
— Это ты зря, — покачал головой Гарик.
— Не зря, — Художник нажал еще раз на спусковой крючок, и Гарик повалился на пол, всхлипнув и схватившись за ногу.
Его телохранители напряглись, но Шайтан и Армен, их держали под стволами, и дернуться те не могли.
— И еще послушай. До Москвы час лету. Будешь людей посылать со всякими глупостями, киллеров разных — мы тебя, достанем. Обязательно достанем, — Художник присел рядом с Гариком. — Как-то так получается, что мы всех достаем.
Он повернулся и выстрелил в плечо одному из быков, тот заскулил, сполз на пол. По плечу струилась кровь.
— Ничего, братцы славяне, — хмыкнул Художник. — Чурки вас вылечат.