— Это глубоко? — трусливо спросил Анненков.
— Шахты достигли ста десяти сажен глубины, и там, безусловно, сыро. Вам следует убедиться в этом.
— Благодарю покорно, — язвительно отозвался сенатор. — А плавки можно видеть?
— Буду рад показать. Убедитесь сами в техническом расстройстве. Возведенные Козьмой Дмитриевичем Фроловым гидротехнические сооружения требуют ныне большого ремонта.
— Ничего, постоят и дальше. А плавки я посмотрю завтра непременно. Любопытно видеть, как рождается серебро.
Утром, освеженный ванной, сенатор отправился в литейные. Он шел по широкой улице и хмурился. Мрачное здание завода ему не нравилось. Встречные работные, завидев начальство, останавливались, брались за шапки и низко кланялись. Сенатор равнодушно проходил мимо. Однако его зоркий глаз схватывал и запоминал всё.
— Неужели эти грязные мужики смыслят в плавках? — недоверчиво спросил он Аносова.
Павел Петрович вспыхнул.
— Это прекрасные мастера по литью. Вы сами сейчас убедитесь в этом!
Они вошли в литейную, где у плавильных печей старались литейщики. Все они при виде начальников обнажили головы. Только один седобородый старик остался в шапке.
— Кто это? — сердито спросил Анненков.
— Он наблюдает за плавкой, — пояснил мастер.
— Высечь его! Сто лозанов! — выкрикнул, багровея, ревизор.
— За что же, барин? — вдруг сообразив, спросил старик.
— За непочтительность к старшим!
Сенатор и Аносов прошли вперед. Не видя вблизи работных, Павел Петрович тихо заговорил:
— Старик, которого вы приговорили к ста лозанам, выполняет трудную обязанность. Изо дня в день он наблюдает за плавкой сквозь небольшое отверстие.
— Для чего это нужно? — недовольно проворчал Анненков.
— Он следит, чтобы не пропустить того мгновения, когда серебро окончательно расплавится и начнет улетучиваться. Старик, которого вы решили наказать, ваше превосходительство, за долгие годы испортил зрение до того, что ничего не видит, кроме ослепительного серебряного блеска.
— Тэк-с! — вздохнул сенатор. — Мне припоминается подобное из книг. У одного знаменитого астронома спросили, как он может так часто наблюдать яркий солнечный шар? Он ответил: «Глаза мои упиваются солнечным светом!». Так и негодный старик этот…
— Пощадите его! — Павел Петрович умоляюще посмотрел на петербургского ревизора.
— Может быть, он и действительно невиновен, — словно в раздумье вымолвил сенатор. — Но теперь, сударь, поздно. Слово мое — закон! Непостоянство в мнении ведет к развращению народа. — Он холодно блеснул глазами и замолчал.
Аносов свернул в мастерские:
— Извольте осмотреть, ваше превосходительство.
Сенатор последовал за ним. Переступив порог помещения, столичный ревизор был недоволен тем, что оно низкое, почти без света и без вентиляции. Его охватила нестерпимая жара, которая шла от плавильных печей.
В дыму, в огненной метели из ослепительных искр опаленные зноем люди надрывались на тяжелой работе. Один из них, всклокоченный, со злыми глазами, прохрипел:
— Задыхаюсь, братцы!
К нему подбежал малый с ведром воды и окатил с головы до ног.
— Невозможно! — вырвалось у Анненкова.
Аносов хмуро пояснил:
— Сейчас весна, и это вполне возможно, но зимой, при здешних страшных морозах, ужасно. Потный, разморенный жаром, рабочий выбегает на леденящий ветер… Вот и чахотка…
Сенатор недовольно повел головой, давая понять, что ему неприятны объяснения. Однако Павел Петрович не отступил и продолжал:
— Но еще хуже под землей, в шахтах. Там работают в липкой грязи, в спертом воздухе штолен, каждую минуту грозит обвал или взрыв. Очень тяжело работать по четырнадцать часов в сутки. Ревматизм, полное истощение — вот удел здешних работных… Ваше превосходительство, в докладной я прошу о пересмотре урочных норм.
— Пустое! — сердито перебил сенатор. — Все заводские работные и приписные крестьяне, сударь, освобождены от податей и, кроме того, считаются на действительной военной службе. Известно ли вам это?
Это прозвучало неприкрытой злой иронией. Аносов вздохнул и понял, что все попытки убедить ревизора в необходимости преобразований тщетны. Как бы в ответ на эту мысль Анненков засмеялся и сказал:
— К чему на ветер бросать средства? Поймите, сударь, тут пребывают каторжники, и потому и жизнь каторжная. Иначе и быть не может! С меня уже хватит. Пойдемте отсюда!
Он брезгливо оглядел литейную и пошел к выходу.
— Я еще раз прошу вас осмотреть рудник, — настаивал Павел Петрович.