«Что изменилось с тех пор, как по этому же тракту проезжал затравленный Радищев? — спрашивал себя Аносов. — Ничего! Когда же честный человеческий труд получит настоящую оценку? Боже мой, как тяжко всё это видеть…»
Карету в эту пору энергично тряхнуло, и она стала валиться на бок.
— Безобразие! — вскричал чиновник. — На каторгу такого ямщика!
Купец испуганно открыл глаза.
— Батюшки, никак гибнем? — заорал он и полез из кузова.
Пассажиры всполошились, засуетились. Однако ничего страшного не случилось. Дилижанс остановился, покривившись на сторону. Ямщик распахнул дверь и объявил:
— Прошу господ выйти. Сломалось колесо. Напасти большой нет, благо рядом кузница и постоялый двор. Пожалуйте!
Ругаясь, ворча, кряхтя и разминая бока, все вылезли из экипажа. За ними последовал и Аносов. Рядом — грязная деревенская улица, на окраине закопченная кузница, из которой раздавался веселый перезвон наковален.
Пассажиры вереницей потянулись на почтовую станцию обогреться и переждать, когда сменят лошадей и исправят сломанное колесо. В помещении станции и подле нее было шумно и тесно. Тут толпились и спорили о ценах купцы, скупщики, приказчики, подрядчики. Они держались независимо и на чем свет стоит громогласно ругали станционного смотрителя. Вот неподалеку, в углу у самовара, разместилась легко, не по-зимнему одетая группа странствующих актеров. Особняком, недоступно держались военные и фельдъегери. Высокий усатый офицер, бряцая палашом, закричал станционному смотрителю:
— Эй, ты, коней! Живо!
Маленький тощий старичок — коллежский регистратор — в изрядно поношенном мундирчике жалобно заморгал ресницами:
— Потерпите, сударь, малость. Лошадей повели на перековку. Видите, какой путь трудный!
— Сказано, лошадей! — стоял на своем фельдъегерь. — Я тебя самого подкую, шельмец!
Старик, втянув голову в плечи, покорно стоял перед буяном. Он казался жалким и беспомощным.
«Вот он — «коллежский регистратор, почтовой станции диктатор!» — с горькой иронией подумал Аносов, вспоминая слова поэта Вяземского.
Станционный смотритель выглядел самым несчастным человеком на свете. Аносов весь вспыхнул, когда фельдъегерь размашистым шагом подошел к старику и ударил его по лицу.
— Коней! — еще громче заорал курьер.
— Как вы смеете! — становясь между офицером и коллежским регистратором, повысил голос Павел Петрович.
— Прочь с дороги! — попытался было прикрикнуть на Аносова фельдъегерь, но вдруг осекся и замолчал под решительным взглядом юноши.
— Батюшка! — взмолился старик. — Сейчас придут кони… Вон уже с перековки ведут! — показал он в оконце.
Там среди поля темнела полуразвалившаяся кузница. Подле нее копошились люди, стояли кони, тарантасы. Аносов круто отвернулся от фельдъегеря, подошел к двери и решительно распахнул ее. Клубы холодного воздуха перекатились через порог. На душе Аносова кипело. Чтобы скорее уйти от греха, он вышел на улицу. В кузнице, маня и зазывая к себе, пело железо. Ах, как он соскучился по металлу! И, решительно перейдя дорогу, молодой шихтмейстер направился к мастерской. Через поле, припорошенное снегом, он добрался до нее. Кузница была старая, с прогнившей крышей, внутри ее глухо стонал и вздыхал одинокий мех, — казалось, это старик задыхается от удушья. В полутьме валялись сошники, топоры, куски старого железа и другой хлам. Подле кузницы стоял дилижанс со снятым сломанным колесом.
Ямщик уламывал бородатого кузнеца:
— Ты, батюшка, бросай все дела, берись за наше!
Черномазый старик ковач, с засученными до локтей рукавами, сердито усмехнулся:
— Все только о своем! Вон барин торопит дормез прежде всего счинить, — ось хряпнула на колдобине. А это дровосек господский поджидает, — навари топор! Еще подковы коням. Эх, милый, никак не угодишь всем! Вот только эти бедолаги-гулёны не спешат! Куда им, спрашивается, спешить? В Сибирь-каторгу! Эй, родимые, заходи в кузницу, к огню, — обогрейся! крикнул он толпе арестантов, одетых в серые кафтаны.
Подле стояли четыре усатых солдата; скупое зимнее солнце сверкало на остриях штыков.
У Аносова болезненно сжалось сердце. Он повернулся, чтобы не видеть заросших измученных лиц, и встал на пороге кузницы. Молодой сильный ковач бил молотом, второй — проворный, веселоглазый — постукивал молотком. Словно звонкая музыка, под ударами молота гремело железо… Но что это? Горный офицер не верил глазам: ковачи ладили кандалы!
Ловкий кузнец перехватил встревоженный взгляд Аносова и весело крикнул:
— А что, барин, это монисто первее всего сковать потребно! Без этого нельзя, — на том барская Русь держится!