Внезапно ямщик смолк, повернулся к седоку и спросил:
— А что, барин, скоро мужику воля выйдет? Напольёна повоевали, пора бы крестьянскую душу отпустить из ярма.
— Ты очень смел, братец! — сказал Аносов. — Человек я тебе неизвестный, кто такой, не ведаешь. А что как вдруг да за такие речи — сто плетей!
Бородач горько улыбнулся:
— Всё плети да плети сулят. Много проезжих перевидал я, сударь, по глазам угадываю, кто сердечен, а кто зверь! Очи твои добрые. И сказал это ты для острастки, чтобы вдругорядь я поберегся!
— Это верно, — отозвался Аносов и поглубже зарылся в сено.
Ямщик продолжал:
— Молчит народ, бесшумен, как вот это зимнее поле, но сердце, как полная чаша, гневом переполнилось!
Мимо возка мелькнула укрытая сугробами убогая деревушка. Печально в тишине стояли изубранные инеем поникшие березки.
— Ишь, как весело живут! — в голосе ямщика прозвучала ирония. — Даже псы, и те от бесхлебицы разбеглись! Ух, ты! Пошли, залётные! — свистнул бич, и кони быстрее побежали среди необозримого снежного простора. Однообразный скрип полозьев и укачивание вызывали дремоту, глаза смежались, но ямщик не давал вздремнуть седоку: снова под звон колокольчика он завел свою унылую песню…
От станции к станции мчался Аносов по большому казанскому тракту. Всё ближе и ближе Волга-река… Наконец в одно солнечное утро блеснули золоченые маковки церквей и замаячила башня Сумбеки.
«Казань!» — догадался Аносов и велел ямщику везти на постоялый двор.
Вскоре они подъехали к грязному каменному дому, глядевшему окнами на Казанку-реку. На скамье перед трактиром в доброй шубе сидел жилистый немец и курил трубочку. Завидя приезжего горного чиновника, иноземец живо поднялся и подошел к Аносову.
— Из горный и соляный департамент изволите ехать? — любопытствуя, спросил он.
— Да, еду из Санкт-Петербурга к месту службы на Урал, в Златоуст! охотно ответил Павел Петрович, внимательно разглядывая немца и раздумывая: «Откуда же он сам взялся?».
— В Златоуст! — подхватил немец. — Далекий земля! Мы тоже имеем попытка быть там, но тут беда: многие сейчас больна и не могут дальше ехать!
— Так вы из Германии приглашены! — в свою очередь, воскликнул Аносов. — Среди вас, возможно, есть и литейщики?
— Я, Петер Каймер, есть лучший литейщик. Я могу делать клингентальский булат! — с важностью сказал иноземец и пыхнул клубами сизого табачного дыма. Лицо его выражало самодовольство, держался он заносчиво. — Русский царь сказал мне, — явно чванясь, продолжал он: — ты, Петер Каймер, счастливь наша земля, лей лучший сталь, я буду давать много денег. Он мне положил большой жалованье!
Аносову не терпелось познакомиться поближе с литейщиком, и он завел речь о булатах. Немец с безразличием слушал его. Подняв длинный сухой перст, он нравоучительно сказал горному офицеру:
— Булат — большой тайна! Ты увидишь в Златоуст, какую я отолью сталь! Мы завтра едем! Четыре семья здоров, садись кибитка и двигайся Урал!
Он взял Аносова под руку.
— Идем сюда! — указал он на трактир. — Ты сейчас будешь иметь знакомство с хороший люди. Это лютший мастер Германии!
В задымленном трактире среди обычной скудной обстановки за столами сидели десятка полтора немцев и тянули из больших кружек ячменное пиво. Не особенно приветливо встретили они русского горного офицера. Толстый бюргер с рыжими густыми усами неприязненно посмотрел на Аносова.
— Кто ты есть, молодой человек? — спросил он.
— Шихтмейстер! — коротко ответил Павел Петрович.
Бюргер напыжился, хотел что-то сказать, но Петер Каймер предупредил его. Он схватил горного офицера под руку.
— Вы есть весьма воспитанный молодой человек! — благодушно сказал мастер. — Вот стул, садитесь, будем дружески пить пиво!
Аносов присел к столу и попросил трактирного слугу подготовить комнату для отдыха.
— Вы очень мне нравитесь, — сказал Каймер. — Я буду открывать вам в Златоуст свой большой секрет, как делать булат…
Павел Петрович чувствовал себя неловко среди незнакомых людей. Пересиливая смущение, он сдержанно слушал излияния литейщика.
Неожиданно открылась дверь, и на пороге появилась высокая белокурая немка. Она приветливо улыбнулась Аносову, и у него посветлело на душе.