Павел Петрович скептически отложил бумагу, задумался.
"Золото моем, а с голоду воем!" - вспомнил он поговорку старателей.
Глава шестая
ПРОЩАЙ, ЗЛАТОУСТ!
Золотой поток непрерывно лился из приисков в Петербург, а старателям по-прежнему жилось плохо. Да и сам Аносов с трудом сводил концы с концами. Много денег уходило на книги и журналы, на редкие булатные клинки. Татьяна Васильевна однажды с тоской сказала мужу:
- Видно, никогда не выбьемся из нужды, Павлуша!
- Разве это нужда? - спокойно ответил Аносов. - Мы живем хорошо, а главное, у нас есть благородная цель. - Он привлек к себе жену и поцеловал. - Радость не в том, чтобы копить жир, страдать одышкой и носить лучшие одежды, прикрывая ими пустоту в жизни. Великий смысл ее - создать полезное для потомства...
- Это хорошо, - согласилась Татьяна Васильевна. - Но ведь я иногда не знаю, что подать на стол гостю...
- Какие там гости! - отмахнулся Павел Петрович.
Однако гость уже стоял на пороге. Это был неожиданно прибывший в Златоуст Глинка. Он заметно обрюзг, но взгляд остался строгим, внушительным.
Весь день Аносов сопровождал начальника Уральского хребта по заводу, давая объяснения, а на сердце было смутно, тревожно: "Будет ли приличный генералу обед? Как выйдет из положения Танюша?".
Наконец Глинка устал. Проведя широкой ладонью по серебристому ежику на голове, он грубоватым голосом пожаловался:
- Взалкал! Сильно взалкал, и жажда палит! Ведите же, милый мой, в свой очаг. Есть там добрая Татьяна Васильевна!
От завода до квартиры Аносова было недалеко, но Глинке подали экипаж. Он расслабленно забрался в него и замолчал. Павел Петрович волновался: как там с обедом? Но, к его удивлению, стол был накрыт великолепно и любимые генералом яства ждали его. Глинка разомлел и занялся чревоугодием. Для каждого блюда гость находил ласковое название, пил наливки, крякал от удовольствия. И всё же его опытный глаз уловил тщательно скрываемую нужду: квартира была обставлена бедно, Татьяна Васильевна - в стареньком, хотя и заботливо отутюженном платье.
- М-да... - усердно разжевывая кусок мяса, неопределенно промямлил генерал.
Ему, черствому, грубому человеку, вдруг стало жалко семью Аносова. Уезжая из Златоуста, как бы мимоходом обронил:
- Ваше усердие велико... Я постараюсь... Позабочусь о прибавке вам жалованья.
Павел Петрович встрепенулся, хотел протестовать, но Глинка понял его и сделал решительный жест:
- Не спорьте! Мне лучше знать!
И он уехал, оставив Аносова со странным чувством: почему генерал заговорил об этом? Уж не Татьяна ли Васильевна вздумала просить?..
Расстроенный вернулся домой, но по независимому виду жены догадался, что она не способна на такое унижение.
- Откуда ты добыла денег? - пристально глядя в ее темные глаза, пытливо спросил Павел Петрович.
Татьяна Васильевна густо покраснела, помолчала и призналась тихо:
- Не обижайся, Павлушенька, я продала маклерше твои петербургские подарки.
Он взглянул в ее грустные глаза и удержался от укора.
Глинка не забыл обещанного им. По возвращении в Екатеринбург 19 октября 1845 года он написал министру финансов письмо об Аносове:
"Занимая более 14 лет настоящую должность, проявленным трудолюбием и постоянным усердием к пользам службы Аносов принес многие значительные выгоды управляемым им заводам, ввел разные технические усовершенствования и много способствовал улучшению состояния заводов. В особенности в последние два года техническая и хозяйственная часть Златоустовских заводов и оружейной фабрики весьма значительно усердием и распорядительностью его возвышены.
По уважению столь важных заслуг и достоинств генерал-майора Аносова и по вниманию к многочисленному его семейству и неимению состояния, поставлю себе обязанностью просить ваше высокопревосходительство исходатайствовать ему прибавку к нынешнему жалованью той же суммы, какую он получает, т. е. 1257 рублей 90 копеек серебром ежегодно, пока он в корпусе горных инженеров состоять будет. Удовлетворением ходатайства моего, ваше высокопревосходительство, изволите доставить справедливую награду заслуженному генералу..."
Однажды в весенний день почта доставила на квартиру Павла Петровича два пакета. Ничего не подозревая, Аносов вскрыл один из них, и лицо его вспыхнуло. В руках он держал диплом об избрании его членом-корреспондентом Казанского университета. Под документом стояла подпись заслуженного профессора чистой математики Николая Лобачевского.
- Сам Лобачевский отметил. Для этого стоило работать! - воскликнул Павел Петрович, и сердце его наполнилось благодарностью.
"Совет университета, - прочел он, - в совершенной уверенности, что господин Аносов, принимая возложенное на него звание, не откажется способствовать пользам наук, дал ему сей диплом..."
Во втором пакете он нашел извещение об избрании его почетным членом Харьковского университета.
Татьяна Васильевна достала вино, два бокала, до краев наполнила их и сказала:
- Это твой первый светлый день, Павлуша! Выпьем за нашу радость!
- Это неверно, милая, - мягко поправил он. - Первый светлый день наступил, когда я и литейщики создали булат! Теперь я чувствую, что ко мне пришло настоящее мастерство. Силы во мне много, и хочется поработать на всю мощь. Выпьем за это, дорогая!
- Выпьем за это и за то, что я не ошиблась в тебе! - темные ресницы жены взметнулись, ее белые зубы засверкали на милом смуглом лице.
...Шли дни, месяцы, годы, а работы становилось всё больше. Аносов успевал всюду: он не оставлял заботы о литой стали, неделями жил на Арсинском заводе, где делали литые косы, изобрел новую золотопромывальную машину и занимался геологией. Во Франции и Германии публиковали его труды.
Весной 1847 года из Петербурга неожиданно пришел приказ о назначении Павла Петровича главным начальником Алтайских горных заводов и томским гражданским губернатором. Назначение застало Аносова врасплох. Тридцать лет прожито среди Уральских гор, сколько смелых и пытливых людей помогало ему в тяжелом труде, - мучительно было покидать их. Он с грустью обошел завод. Все знали о новом назначении Аносова, но отмалчивались. По лицу его догадывались, что ему трудно говорить об этом. В знакомом цехе он встретил старика Швецова. Тяжело склоня голову, Швецов сидел белый, как лунь. Его большие натруженные руки перебирали комочки шихты. Сейчас этот серый комочек казался ему благословенным и давал силы его дряхлеющему телу. Он будет трудиться до последнего часа!
- Как быстро прошли годы, - со вздохом сказал литейщик.
Аносов улыбнулся в ответ:
- Знаешь, отец, еще полководец Суворов сказал: "Деньги - дороги, жизнь человеческая - еще дороже, а время - дороже всего! Управляй счастьем, ибо одна минута решает победу!". Мы с тобой не растратили ни одной минуты, и нам краснеть не придется.
Глаза литейщика вспыхнули.
- А всё-таки мало человеку отпущено! - с задором сказал он. - Я хотел бы тысячу лет прожить!
- И тогда бы опять сказал: мало! - ответил Аносов. - Дело не в этом. Римский философ Сенека очень умно сказал: "Жизнь достаточно продолжительна, если уметь ею пользоваться!".
- Вот это правильно! - подхватил старик. - Время - великая ценность, и его надо расходовать бережно и расчетливо! Умные слова ты сказал, Петрович!
На заводской вышке отбили десять глухих ударов. Звездная ночь глядела в окна, не хотелось уходить из цеха.
В этом году весна на Урал пришла хмурая, неспокойная. То ярко засветит солнце, и тогда на лесных еланях голосисто защебечут птицы, то внезапно задует пронизывающий сиверко, и тогда отогретые леса и синие горы снова уходят в густую туманную мглу. Чудно как-то было: под ногами журчали талые воды, а сверху валил густой снег. Аносов в эти дни объезжал заводы и, перевалив увал, прибыл в Миасс. Издалека до него донесся с золотых приисков гул машин и человеческих голосов. Работа шла хорошо. Настроение у Павла Петровича было бодрое. Он удовлетворенно поглядывал на городок, на излучины быстрой речушки. Миасс обстроился, у приисковых лавок толпились жёнки, ребятишки, - ждали выдачи казенного довольства.