Но отчего же, как с высот Казбека,
они сойдут,
тварь низшую беся?
Я думаю, пророк
не в форме человека
появится, а тли или гуся.
Чего ж вам боле? Это ли не светоч, —
огромный гусь, что к горнему влеком?
Он
немного летает, как мнут газету,
и идет, как графин,
переполненный молоком.
Он Рим спасет и откроет истину.
Его придушат, как подобает
пророку, за то, что всегда таинственна
прямая речь его, как в каббале.
И что нас может спасти гуртом?
И кто заставит мрачнеть до туч?
Лишь смерти профиль с открытым ртом
слегка похожий
на гаечный ключ.
Лещихи икры наметали впрок,
летят стрекозы в прозрачных видах.
И, может быть, эта капустница —
Бог, —
тяжелый, как вдох, и легкий, как выдох?…»
87.
Покажи мне в начале 1980-х эти стихи — я бы урмя бы ура кричал и видел бы в этих авторах братушек. Я сам был такой же в те же примерно годы.
Но сейчас я кричать не буду, ибо в ходе жизненного развития пришел к выводу о неправильности всего этого — а главное, ненужности.
И на примере Арабова эту неправильность очень легко продемонстрировать.
А именно — неинтересные получаются стихи, их просто скучно читать.
Я, например, себя силой заставлял эти стихи читать — неинтересно!
Они пролучаются — натужные.
Между тем, если напрячься и все таки прочесть, можно найти достаточное количеств достоинств.
То-то и оно: не целым стихом воспринимаешь и ценишь, а — по отдельным достоинствам.
А в целом — да, если поискать, то можно найти в этом стихотворении много хорошего — да чего ради я искать-то буду? Напрягаться, тратить силы и время, это хорошее выискивая? Если я могу взять стихи — а стихов в мире очень много — где это хорошее искать не нужно, оно сразу — вот оно.
И это есть слествие упрямого следования догме, что чем больше «мастерства», тем лучше — лефовского происхождения догме.
И Арабов старается. Втискивает образ в образ, добавляет метафоры и сравнения которые совсем здесь лишние, только ради следования догме, что их чем больше, тем лучше; точно так же ради догмы, что рифма должна быть нестандартной, то и дело притягивает всякие дополнительные сравнения и —
Словам, мол, тесно, а мыслям просторно.
Хрен там! А мыслям — скучно.
Мораль: меньше нужно стараться!
Свободней нужно!
Меньше нужно стараться — лучше выйдет!
Так я полагаю сегодня,
20 марта 1998 в 2.39
Аристей,
сын Каистробия из Проконнеса
Древний грек, первый, насколько известно автору этих строк, из людей, причастных к западной цивилизации, который бывал в тех местах, где нынче находится Тюмень и ее область. И даже описал это свое здесь пребывание в эпической поэме. Это было примерно в средине УП-го века до нашей эры, и это описано Геродотом в его «Истории», в книге IV, пп. 13–15.
Геродот, конечно, не пишет, что Аристей был в Тюменской области. Он пишет, что Аристей был в земле исседонов — а вот земля исседонов, это нынешняя Тюмень и есть, см. об этом сообщ. исседоны. Об Аристее же Геродот пишет;
Аристей, сын Каистробия из Проконесса, в своей эпической поэме сообщает, как он, одержимый Фебом, прибыл к исседонам. По его рассказам, за исседонами обитают аримаспы — одноглазые люди, за аримаспами — стерегущие золото скифы, а еще выше за ними — гипербореи, на границе с морем. Все эти народы, кроме гипербореев, постоянно воюют с соседями (причем первыми начали войну аримаспы). Аримаспы изгнали исседонов из их страны, затем исседоны вытеснили скифов, а киммерийцы, обитавшие у Южного моря, под напором скифов покинули свою родину. Таким образом, рассказ Аристея не сходен со сказаниями скифов об этих странах.
Откуда происходил сочинитель этой поэмы Аристей, я уже сказал. Теперь сообщу также и то, что мне довелось слышать о нем в Проконнесе и Кизике. Как передают, Аристей был родом из самых знатных граждан Проконесса. Однажды он пришел в сукновальную мастерскую и там умер. Валяльщик запер свою мастерскую и пошел сообщить родственникам усопшего. По городу между тем пошла молва о смерти Аристея. но какой-то кизикенец из города Артаки оспаривал эту весть. По его словам, он встретил Аристея по пути в Кизик и сам говорил с ним. Родственники усопшего тем временем пошли в сукновальную со всем необходимым для погребения. Но когда они открыли двери дома, то там не оказалось Аристея ни мертвого, ни живого. Через семь лет Аристей, однако, снова появился в Проконессе и сложил свою эпическую поэму, которая теперь у эллинов называется «Эпос об аримаспах». Сочинив эту поэму, он исчез вторично.