На твоих глазах какое-то жалкое существо вдруг отрывается от земли, взлетает. Будь я проклят, летит, устремляется куда-то вдаль. Витает в облаках. Взгляд как у тяжелобольного. Слеп, глух, не видит, не слышит. Куда только его ум подевался. Без толку к нему обращаться, он вас не видит, не слышит, ничто на земле его не интересует. То, что происходит вокруг — для него слишком обыденно. Ему это чуждо, он не здесь, не ищите его. Если сказать ему:
— Куда идешь, брат, там стена!?
— Стена, — он смотрит с сочувствием, как бы говоря, — несчастный, какая стена, я наверху, в небе, среди белых мягких облаков, что мне твоя стена! Жаль, что нет у тебя таланта — читается в его отсутствующем взгляде. И бах об стену, лоб рассечен, как спелый арбуз, течет красная водичка. Но ему не больно, голова не его. В нем живет кто-то другой. Будь я проклят, талант. Ужасная штука этот талант, клянусь.
Все, что мы делали, все, над чем работали, даже и то, как мы шли, наш путь, шаги, то, что мы ели, наши рты, и кошмары во сне, все это было каким-то дьявольским образом связано с талантом. В те дни многие просыпались среди ночи, вскакивали с кровати, видно было, в каком они жалком состоянии — их как будто что-то гнало, и они вылетали из спальни. Как птицы. Будь я проклят, пройти в такой темнотище да по таким трухлявым ступенькам и чтобы, слава Богу, так все легко заканчивалось — лоб, нос, глаз, ногу вывихнул, нужно было, чтобы тут всю ночь бдел ангел-хранитель. Только и видишь, одни — вверх, другие — вниз. Ни тебе с добрым утром, ни спокойной ночи, каждый сам по себе. Глухие. Поэты, трактористы, мотористы, певцы, балерины, музыканты, хористы, артисты, все рекой текут. Клянусь, тут их и родная мать бы не узнала. Вот красивая, всегда тише воды ниже травы, Босилка Кочоска. Господи, голову вытянула, если споткнется, ничего не останется от ее остренького маленького носа, милого, курносого воробьиного носика. И ножки у нее такие же, идет мелкими шажками, на пальчиках, будь я проклят, как народная балерина. Народная балерина Босилка Кочоска, аж сердце замирает. Клянусь, скажи ей по воде пойти — пойдет, и вода ее удержит. Будь я проклят, пошла бы. Кое-кто из детей, хулиганье, характеристики плохие, талантов нет, в шутку, бывало, спрашивали ее:
— Товарищ Босилка Кочоска, как вас звать?
Ответ тут не важен, она как и не слышала, можно еще глупее вопросы задавать, — важно было, как она кланялась до земли, вытягивая шейку, важен был ее пухлый ротик, новый, неизведанный, когда она говорила нараспев:
— Спасибо, да, благодарю!
— Нет, ничего, — говорят ей, — извините!
А она ответит:
— До свидания, пожалуйте еще! — и при этом низко поклонится, чудесно, волшебно, так, что остолбенеешь. Как увидите такое, так хотите не хотите, а остановитесь и всерьез сами себя спросите:
— Она это или нет? — изумляетесь вы и трете глаза. Видите, и с вами не все в порядке, и в вас вошла вода. Как говорится, вы не из овечьего стада. И вы говорите неизвестно кому:
— Прощай, до свидания! Поманила какая-то тень, померещилась, страшно вас связала. Будь я проклят, талант — это магия, боль.
Вот, например, случай с Тодорче Терзиоским. Вы и сами понимаете, какое отношение к искусству может иметь человек с таким именем. Такой теленок, ненасытный, вечно голодный, однажды почувствовал, что ему сдавило горло. Всю ночь давило, он вздохнуть не мог. Так его пробирало, и утром, и за завтраком, и вдруг у него там лопнуло. Он как обезумел, выскочил из-за стола, запел и заперся в одном месте неудобь сказуемом. Как в опере пел, весь дом трясся. Сперва мы испугались, переполошились, спрашиваем, что за дела, бросили завтрак и помчались поглядеть, что случилось.