Я слушал его с чистым и глубоким чувством, с каким относятся к приятелю и другу. Кроме того, мне очень нравилось то, как он действовал в подобных случаях. Кейтен был вроде тех чародеев, которые видят на тысячу километров, как будто вся даль стоит у него перед глазами. Однажды, была глубокая ночь, далеко на небе он увидел бледный свет, далекий свет. “Это звезда падает, Лем, — сказал он, — гаснет, умирает”. Он увидел звезду еще до того, как она упала, и после этого я поверил ему во всем. Кейтен видел как Бог. Что он сейчас видел, куда вел меня с закрытыми глазами, спрашивал я себя по сто раз в минуту.
Не думаю, что все это длилось очень долго, но когда он положил руки мне на лицо, взял мои руки в свои, и когда я, наконец, открыл глаза, я чуть не закричал. Перед моими глазами, как в прекрасном сне, открылась вся гладь озера. Большая вода. Будь я проклят, это была Большая вода. Она опять была так близко, клянусь, она была в нас. Я принял ее как самое дорогое в жизни. А она все приближалась, неся светлые краски, тысячи голосов, многовековую печаль. Нужно состариться на сто веков, чтобы сохранилось детство.
— Кейтен, — прошептал я. Я хотел передать печаль ему, но это было не нужно, он был во мне, знал мое сердце, каждую мою мысль. Как будто он был моим близнецом, как будто мы прожили вместе всю жизнь. Будь я проклят, всю жизнь.
— Будь человеком, малыш Лем, — сказал он, — будь человеком, держи себя в руках, мы уже не одни, — и он показал на Большую воду.
— Будь человеком, малыш Лем, — Большая вода повторила его слова, — будь человеком, малыш Лем, владей собой. Молчи.
— Прости, — сказал я приятелю. — Прости, Кейтен, прости, Большая вода, — сказал я, вытирая слезы. Я опять чувствовал себя свободным пусть и с ненавистным мне именем Лем, чувствовал, как рождается Сентерлева вершина, как я иду к ней, как поднимаюсь, и что это не напрасно. Будь я проклят, я поверил. Кейтен, поняв мою мысль, сказал:
— Слушай, Лем, слушай, дурачок, — так он обозвал меня, — это место никто не знает, кроме тебя, и никто не должен знать, пока не заслужит. Слушай, малыш, — добавил он, — только ты и я знаем про это место, никому про него не рассказывай. Это место надо заслужить, Лем, — произнес он серьезно, с предупреждением.
— Что значит, — спросил я, — заслужить.
— Да, — сказал он, — как будто знал заранее, о чем я спрошу, — ты не понимаешь, Лем, но потом поймешь. Потом, через несколько тысяч веков, все станет известно.
— Через сколько веков? — спросил я, как будто не расслышав. — Через сколько веков все станет известно?
— Не смейся, Лем, — сказал Кейтен, — не старайся показаться умнее, чем ты есть, не думай, что ты можешь знать все. — Он задумался и, отняв руку от острого подбородка (он вс е время рукой держался за подбородок), махнул в сторону Большой воды и сказал веселым голосом: — Спорим, ты не знаешь, чем ты заслужил это место. Так ведь, Лем? — спросил он и взглянул на меня красивыми светлыми глазами.
— Нет, искренно ответил я, — но конечно заслужил, тысячу раз заслужил на него право, — хотел я добавить, но промолчал, чтобы не рассмешить его.
— Ты мне понравился, малыш Лем, — сказал он, ему хотелось об этом рассказать, — ты мне понравился еще тогда, когда ты упал на землю, — горькая усмешка скользнула по его лицу, — когда ты лежал в пыли, поднял голову и спросил папочку — за что вы нас бьете, мы были у Большой воды, будь я проклят, ты поступил храбро, малыш. Такой отваги я еще не видел, пусть ты только пробормотал, но это было смело. Никто другой не мог такого ни подумать, ни сказать. Это и мне помогло не встать на колени. Но это не все, Лем, не только это, друг. Нет! Ох, Лем, чертяка ты эдакий! Он почесал растрепанные рыжеватые волосы, спутавшиеся, как у овцы, и, улыбаясь, сказал: — Другим ты заслужил это место, Лем. Заслужил в те дни, когда ты не уходил от стены и искал пролом, чтобы взглянуть на воду. Я думаю, на всей громадной стене нет места, которое ты бы не осмотрел. Ты искал, малыш Лем, — сказал он, положив руку мне на плечо, — ты искал такое место, и вот теперь оно у тебя, к счастью, есть! Ты заслужил его, Лем. Оно твое, — произнес он и чертом скользнул по чердаку, оставив меня одного. В этот миг он сам как будто стал частью воды, потонул в ночи.
Вот она — одна из счастливейших минут в доме. Будь я проклят, самый радостный час всей моей жизни. Признаюсь, ни тогда, ни позднее мне такого пережить уже не довелось. Одно такое мгновение стоило любого наказания. С того дня жизнь в доме для меня полностью изменилась, ушел всеохватывающий страх, живший в каждом углу дома, я смог вновь думать о Сентерлевой вершине, о вершине, где рождается солнце. Будь я проклят, это и было счастьем.