Сначала, когда отворили калитку, когда мы оказались лицом к лицу с Большой водой, я подумал, что кто-нибудь из детей все-таки соберется с последними силами и убежит, ничто не сможет его удержать. Я думал, что у нас вырастут новые крылья и понесут нас в те края, о которых день и ночь выстукивало нам сердце. Проклятие, пожар был взаправду, вода высохла, отступила. Клянусь, вода убегала, скрывалась. Будь я проклят, все было рассчитано, сразу после стрижки, все в слезах, как ненормальные, мы возвращались в дом. При этом воспитатели, которые тоже были чуть-чуть не в себе, во весь голос кричали:
— Давайте, бегите, ублюдки! Ну, бегите же! Куда вы денетесь, сразу вернетесь в дом, как собаки назад приползете!
Будь я проклят, это было правдой.
Мы едва дождались, пока нас постригут. Как сумасшедшие, мы неслись назад в дом, везде вокруг была тюрьма.
Во дворе ждали другие, нестриженые, из старших классов. Нас, стриженых, отправили в прачечную, чтобы мы оставили там одежду, а человек из санитарной службы посыпал нам головы белым порошком. Одежды не хватало, и несколько дней нам пришлось ходить полуголыми, в одних трусах. Такой страшной картины двор дома еще не видел. Слабые, голодные, в чем только душа держится, как оглушенные, мы вертелись вокруг своей маленькой ущербной тени. Не знали, что делать с изуродованной головой, искалеченными руками, с самими собой. Никто никого не узнавал, как будто мы впервые встретились в этом проклятом месте. Будь я проклят, века пройдут, прежде чем мы опять узнаем друг друга.
Кейтен, естественно, тоже не сразу нашел меня среди остриженных овец. Очевидно, даже он не смог скрыть волнение и печаль и не пошатнуться, увидев меня в первый раз. Господи, Боже мой, я ползал у стены, как ящерка, маленькая, черная. Без разрешения он отделился от своего класса и полетел ко мне. Будь я проклят, полетел. Я убегал, прятался, вжимался в стену, чтобы он не увидел меня, чтобы не видеть его. Мама родная, какое ужасное зрелище. Когда наконец он отлепил меня от стены, будь я проклят, если б я мог, я весь бы влез в стену, замуровал бы себя, когда он увидел меня в таком виде, он улыбнулся своей веселой, открытой улыбкой и сказал:
— Будь человеком, малыш Лем! Будь человеком, друг! Волосы быстро отрастают, вот увидишь, волосы скоро вырастут, милый мой, — и он мягко, осторожно притянул мою голову к себе костлявыми руками и ласково поцеловал меня в лоб. Поцарапал меня своими кривыми верхними зубами. Будь я проклят, я вздрогнул. Бедный мой друг, клянусь, он сразу отстранился, как будто обжегся. Посмотрел на меня долгим взглядом, о, этот его взгляд. Будь я проклят, он не верил, я увидел слезу в его глазах. Впервые заплакал Кейтен, он никак не хотел поверить, нет, нет, нет! В этот миг, он, как будто его укололи в сердце, испустил громкий, ужасный вопль.
— Мамочки! Мама милая, убили! Помираю, — и забегал по всему дому, вверх, вниз.
Ребята голодной одичавшей стаей гнали его, бежали за ним, весело крича:
— Ура, ура!
С того времени прошли века, в конце концов мы покинули дом, в жизни были и счастливые, и горькие часы, но эти несколько неясных мгновений навсегда остались тягостным сном в моем юном и неопытном сердце. Будь я проклят, каждый раз, как увижу мечущихся птиц, окровавленных людей, пересохшие реки, опустевшие поля, мертвые покинутые деревни, безлюдные заброшенные дороги, белую мгновенную молнию, засуху, шеренги людей в строю, я думаю, что в этот самый момент кто-то разлучается, человек с человеком. Будь я проклят, я слышу тот вопль.
— Кейтен, — я вскакиваю с постели, брожу как помешанный, ищу его. — Кейтен, — кричу я. Будь я проклят, как безумно, как безрассудно мы расстаемся, теряем друг друга. Я хожу и только один вопрос молнией вспыхивает в душе, — как и где найду я его теперь?
Сентерлева вершина белела на другой стороне Большой воды. С той стороны воды, откуда ветер приносил светлое сияние. Именно там, конечно, рождалось солнце. Чтобы дойти до Сентерлевой вершины, нужно было пересечь всю воду. Многие дети уже со всей страстью готовились к такому походу. Эта подготовка, хоть и была чистым безумием, захватила нас полностью, занимала все наше время. Будь я проклят, мы верили, что это возможно, возможно добраться до Сентерлевой вершины. Понятно, что это был всего лишь план — добраться до желанной вершины. Он так и не осуществился, что стало для нас настоящим разочарованием. Той же весной каким-то ребятам из дома «Прогресс», такого же дома как наш, удалось сбежать, но когда они добрались до города и услышали там о нашем доме, они, не раздумывая, вернулись назад. Вся братия была в плачевном состоянии, на несчастных было стыдно и противно глядеть. Они не ели несколько дней, спали урывками, скрываясь по сеновалам и садам, почернели от усталости и голода и походили на побитых животных. Они уже не могли думать, ничего не понимали, были совершенно потеряны и ошеломлены. Оказалось, что в доме было лучше. Можно ли пережить большие разочарование и досаду, чем те, которые пережили мы, когда услышали о неудаче наших братьев, так же, днями, ночами, веками готовившихся к побегу. Я боюсь, что этой, такой манящей вершины, вообще не существует.