Некоторым польским политикам объединение всех польских земель в едином государстве представлялось важнейшей и в конечном итоге единственной осуществимой целью войны. Это казалось им более важным, чем текущая политика России в отношении Польши — жесткая и неблагоприятная, которая, по их мнению, не могла долго продолжаться. Поэтому с объединением раздробленных земель под эгидой России они связывали в долгосрочной перспективе улучшение ситуации с национальным статусом поляков, вследствие чего поддерживали российские притязания на Галицию. Вероятно, самым известным политиком из тех, кто в период оккупации официально перешел на сторону России, был депутат рейхстага Станислав Грабский. Он призвал поляков поддержать Россию и расформировать Польский легион, сражавшийся на стороне Австрии. Задолго до этого воззвания, в первые дни после вступления царской армии во Львов, политики национал-демократического фланга добились благодаря своей деятельности роспуска так называемого Восточного легиона — добровольческого объединения из Восточной Галиции, которое должно было воевать на стороне Австрии{79}. Позднее, в ноябре 1914 года, национал-демократы и консерваторы из Восточной Галиции в оккупированном Львове призвали добровольческие регионы, продолжавшие сражаться на стороне Тройственного союза, самораспуститься{80}.
Отчего же некоторые поляки — независимо от политических соображений — выбрали путь сотрудничества с Россией? Здесь можно привести несколько причин. Россия казалась непобедимой. Кроме того, господствовало оптимистическое убеждение в том, что государство, вступившее в коалицию с демократическими странами — Францией и Великобританией, — по завершении войны также реформирует свой политический строй. Считалось, что так или иначе будущее принадлежит сильной России и к этому надо быть готовым. Еще в начале 1915 года русские, равно как и многие поляки, были уверены, что Галиция и после заключения мира останется в составе Российской империи{81}. Российская военная пропаганда, сведения о победах царской армии, например о взятии крепости Пшемысль в марте 1915 года (российские власти организовали по этому случаю массовые празднества на оккупированных территориях{82}), или же длинные ряды военнопленных австро-венгерской армии, шагавших по городам Галиции, казалось, доказывали правоту подобных ожиданий{83}.
Напротив, Австро-Венгрия, как казалось, вконец обессилела и, возможно, даже доживала свои последние дни. Дунайская монархия совсем слаба (это ярко продемонстрировали военные поражения), она зависит от Германии и в ходе мирных переговоров вынуждена будет смириться с потерей Галиции. По оценке эксперта по Польше и бывшего императорского и королевского консула в Варшаве Леопольда фон Адриана, «в Галиции <…> от почтительного отношения к австрийской государственности со временем мало что осталось»{84}. Возможно, в том, что на оккупированных территориях часть чиновников, прежде состоявших на австрийской службе, продолжала работать и при оккупационных властях, сказались и экономические причины.
Впрочем, большинство пророссийски настроенных граждан избегали публично изъявлять свою лояльность и демонстрировать симпатию к вступившим в город российским войскам. Занять столь однозначную позицию в условиях, когда исход войны еще не был предрешен, было серьезным риском и могло привести к трагическим последствиям. В Восточной Галиции (Подолии) большая часть оставшихся на своей земле помещиков, которые поддерживали консервативную партию, вели себя с российскими захватчиками тихо и покорно. Однако большинство из них старалось добиться благосклонности российских властей{85}. Пророссийский путь пользовался среди поляков в оккупированной Галиции весьма ограниченным влиянием. Лидеры этого направления стояли особняком в польском обществе и не располагали большим авторитетом. Их издания выходили малыми тиражами, за время российской оккупации их аудитория сократилась{86}. К тому же многие из тех, кто сочувствовал национал-демократам или России, наблюдали за действиями российских властей в Восточной Галиции с возраставшим недоверием. Поляков сердило, что новая администрация не признает «польский характер» города Львова и «вклад в культуру» Восточной Галиции, который поляки вносили на протяжении многих веков{87}.