Выбрать главу

Итак, эпизод с польским населением и российской оккупационной политикой в Галиции лишний раз подтверждает тезис о том, что диалектическое противоречие между провозглашенным освобождением народа, издержками военного времени и стратегическими планами по захвату земель имеет универсальный характер и по сей день воспроизводится при любом вооруженном конфликте{99}. Декларировавшиеся панславистские лозунги шли вразрез с имперской практикой, военным бытом и планами на послевоенный период. В панславистской идеологии большинство поляков видели лишь возможность извиниться за великорусскую экспансию. Так, современник этих событий, симпатизировавший австрийцам общественный деятель и социолог Людвиг Кульчицкий отмечал после изгнания частей царской армии из Царства Польского: «Особую угрозу для поляков представляют прежде всего панславистские идеи <…> Возрождение Польши возможно лишь при условии, что царской власти будет нанесен серьезный урон, но никак не за счет ее укрепления»{100}. Выводы Кульчицкого оказались верными. В результате войны и революций Россия утратила влияние на судьбы Польши. Оккупация Галиции российской армией осталась в истории лишь кратким эпизодом Первой мировой войны, последствия которого были отыграны назад еще до ее окончания.

Перевод Бориса Максимова

Франциска Дэвис.

Первая мировая война как испытание для империи: мусульмане на службе в царской армии 

Like that of every great nation in Europe, [the Russian army's] fundamental principle is universal military service»[7], — утверждал в 1879 году английский комментатор Фрэнсис Уинстон Грин в связи с Русско-турецкой войной 1877–1878 годов. В его словах отразилось широко распространенное в конце XIX века среди военной элиты европейских стран представление о том, что всеобщая воинская повинность образует фундамент эффективной и боеспособной национальной армии{101}. Идеал однородной национальной армии противоречил реальному положению дел в армиях большинства европейских держав, которые в ходе Первой мировой войны подверглись самому серьезному в их истории испытанию. Особую пикантность это обстоятельство приобрело постольку, поскольку державы, входившие в Антанту, громче всех провозглашали войну борьбой за освобождение угнетенных народов. При этом подразумевались «тюрьма народов», созданная их противником, Габсбургской монархией, и дискриминация христианских народов в Османской империи. Впрочем, и сами державы Антанты были империями: к примеру, на стороне Британской империи сражался приблизительно миллион индийских солдат, в контингенте французской армии также отразился колониальный характер государства, а царская армия уже на протяжении многих веков была неоднородной в культурном отношении. В результате Первой мировой войны претензии оттесненных на второй план меньшинств к имперским державам претерпели изменения{102}.[8] Существенную роль здесь сыграли жертвы, которые население понесло на полях сражений и которых требовала власть во имя отечества. В этом смысле не была исключением и Российская империя.

Война перевела конфликты, обострившиеся еще до 1914 года, на новый уровень. Она вскрыла все внутренние противоречия, присущие царской империи и ее планам по модернизации на исходе ее существования. Война вновь потребовала от Российского государства безотлагательного решения застарелых проблем. Проблемы эти не в последнюю очередь сказались и на имперской политике в отношении армии. В ходе военной реформы 1874 года военная элита попыталась сформировать армию нового типа, контингент которой — патриотично настроенные солдаты — добровольно отправляется на фронт и которая выполняет консолидирующую функцию. Армия такого образца, по их мнению, была одним из необходимых условий для того, чтобы Россия устояла в грядущей «современной» войне.

вернуться

7

«Как и у любой великой европейской нации, фундаментальный принцип [российской армии] — всеобщая воинская повинность» (Green F.V. The Russian Army and its Campaign in Turkey in 1877–1878. London, 1879. P. 3).

вернуться

8

«Младотурки» также ориентировались на модель национальной армии и в 1909 году предприняли попытку осуществить этот проект в Османской империи. Однако приблизительно с 1915 года османская армия снова приобрела сугубо исламский характер, поскольку велики были опасения, что иноверцы в ее рядах, прежде всего армянские солдаты, окажутся нелояльными. Подробнее см.: Zurcher E.-J. Demographic Engineering, State-Building and the Army. The Ottoman Empire and the First World War // Ibid. P. 530–544, особенно p. 534, 535, 538; Hagen M. von. The Great War and the Mobilization of Ethnicity in the Russian Empire // Rubin B.R. (Ed.). Post-Soviet political order. Conflict and state building. London etc., 1998. P. 32–53.