Первая мировая война как испытание для империи
Итак, военные в этом вопросе думали только о консолидации{112}. Однако «обещание» 1874 года к началу Первой мировой войны еще далеко нельзя было считать выполненным. Военной верхушке не удалось создать консолидированную российскую армию, в которой все граждане империи несли бы воинскую службу на равных условиях.
Война привела к отказу от этой модели. Марк фон Хаген емко выразил этот поворот в политике формулой «мобилизация этнического начала». С одной стороны, под этим он подразумевает радикальный перелом в политике Российской империи в отношении вооруженных сил: теперь российское руководство не задавалось более целью не допустить этнического обособления за счет формирования нерегулярных спецподразделений из граждан нерусских наций. Скорее теперь власти стремились поставить в условиях войны это сокровенное национальное самосознание на службу империи. В армии были созданы специальные подразделения, сформированные из польских и украинских солдат, а также из мусульман Кавказского региона. Последствия мер по «национализации имперской армии» дали о себе знать в феврале 1917 года. Принцип военной самоорганизации вдоль этнических границ пустил глубокие корни. Таким образом, правящий режим сам ускорил распад своей прежней армии{113}.[16] Однако мобилизация «этнического фактора» имела еще и иную, оборотную сторону. Страх, который испытывали в верхах перед внутренним врагом нерусского происхождения, теперь нашел себе выход и вылился во вспышки насилия{114}.[17] Эти силовые акции против якобы чуждых России национальных меньшинств происходили во время войны, бремя которой в значительной мере несли на себе нерусские солдаты, в том числе мусульмане — на этот фактор татарско-исламские элиты указывали с возраставшим возмущением.
Многоконфессиональная армия в условиях войны
На полях Первой мировой войны сражались, впрочем, не только спецподразделения, сформированные по этническому принципу. Многие нерусские народности продолжали служить в частях регулярной армии. Как обращалось государство с этими солдатами? Что касается солдат-мусульман, то многие региональные представители царской власти изначально были уверены в их лояльности. Эта установка не изменилась и после того, как шансы на вступление в войну Османской империи на стороне Германии стали возрастать и, наконец, о нем было официально объявлено осенью 1914 года{115}. Таким образом, противником Российской империи стало государство, которое мнило себя защитником и представителем всех мусульман. Под эти притязания Османская империя попыталась подвести стратегическую основу, и султан в середине ноября 1914 года объявил, что долг каждого мусульманина — участвовать в священной войне против Франции, Великобритании и Российской империи{116}.
О том, что в Петербурге всерьез опасались нелояльного поведения со стороны российских мусульман в целом и мусульман в рядах армии в особенности, свидетельствует выпущенный в августе 1914 года наказ Министерства внутренних дел губернаторам Российской империи, где предписывалось докладывать о настроениях мусульманского населения, в особенности о том, насколько успешно проходит призыв солдат-мусульман{117}. Впрочем, большинство представителей царской власти на местах демонстрировали уверенность в том, что мусульмане и после вступления Османской империи в войну сохранят верность империи Российской. Картины, которые эти представители рисовали в своих донесениях центральным властям, были однотипными: они докладывали о патриотических манифестациях, в которых принимали участие мусульмане или даже которые они сами организовали, о молебнах за победу российской армии, об учреждении благотворительных обществ по поддержке семей ушедших на фронт солдат, о муллах, которые напоминали своей пастве о долге мусульман перед своей родиной в борьбе с врагами России и патетически призывали «защищать до последней капли крови своего ЦАРЯ и родину»{118}. Многие докладывали о «полной лояльности»{119}, которую российские мусульмане якобы проявляли к своему отечеству. Соответственно, призыв на службу солдат мусульманского вероисповедания проходил, как утверждалось, безукоризненно. Многие отмечали, что незаметно разницы между призывниками мусульманского и христианского исповедания (или же русскими) — обе категории повели себя образцово, явившись на призывные пункты{120}. Отдельные губернаторы сообщали о мусульманах, которые сами вызвались служить в армии. Если при наборе вспыхивали беспорядки, то губернаторы списывали все на якобы низкий уровень культурного развития мусульман, но отрицали преднамеренный бойкот по политическим мотивам{121}. Губернатор Тавриды восхищался патриотизмом крымских татар: он сопоставлял их нынешнее поведение с их же реакцией на начало Крымской войны более чем полвека назад. В те годы крымские татары массово отказывались проходить службу в рядах российской армии и бежали в Османскую империю. Ныне они даже и после вступления Турции в войну демонстрировали лояльность{122}. В более позднем донесении, сделанном в конце декабря 1914 года, губернатор выступил против публичного призыва к крымским татарам остерегаться влияния турецких эмиссаров. В этом, по словам губернатора, совершенно не было необходимости, успехи российских войск в боях с частями Османской империи были даже помянуты в благодарственном молебне в армейской мечети крымско-татарского полка, на котором он лично присутствовал наряду с другими представителями местной власти{123}. Иными словами, внешне создавалась иллюзия многоконфессионального имперского сообщества, которое в годину войны сплоченно противостоит врагу. Не одни только губернаторы внутренних регионов Российской империи без тени сомнения верили в лояльность мусульманского населения. С окраин империи, с Кавказа и из Средней Азии, местные власти рапортовали, что мусульмане на начало войны сохраняли лояльность властям. В названных регионах, где мусульманское население было освобождено от несения воинской службы, высшие чиновники — наместник на Кавказе и генерал-губернатор Туркестана — отдельно упоминали о формировании добровольческих частей, по преимуществу состоявших из мусульман. В этом им виделся залог готовности пожертвовать собой за царя{124}. Словом, большинство губернаторов вовсе не считали солдат мусульманского вероисповедания обузой для Российской империи.
16
В феврале 1917 года действительно были сформированы и мусульманские военные организации, которые также требовали «национализировать» армию. См.:
17
Конечно, насилие имперской администрации по отношению к нерусским народностям имело исторические корни. Питер Холквист утверждал, что военные задействовали свой опыт применения насилия, накопленный в колониях Российской империи, сначала в Первой мировой, а затем в Гражданской войне: