В этой обстановке немецкие сестры милосердия, приезжавшие в лагеря для германских военнопленных в России, даже стеснялись своего костюма со знаками Красного Креста, на улицах провинциальных русских городов они нередко становились жертвами домогательств, их считали доступными женщинами. Сестра милосердия в белой и аккуратной привлекательной форме стала центральной фигурой сексуальных фантазий и одновременно ненависти фронтовиков: «Начинаешь чувствовать ненависть к женщине. Крест, красный крест, бывший прежде символом милосердия, любви к ближнему, самопожертвования, теперь ярко, грубо кричит: продается с публичного торга. О, с какой ненавистью смотрят на них раненые солдаты». Некоторые сестры милосердия, недовольные постоянными сексуальными домогательствами со стороны военнослужащих, покидали фронт, но и их собственные рассказы о пережитом могли служить подтверждением самых невероятных слухов о поведении их коллег{315}.[36]
Показательна и негативная реакция некоторых крестьян на правительственную информацию о том, что царь торжественно награждает орденами и медалями сестер милосердия. Она нашла отражение в некоторых делах по оскорблению императора: «Он за то им дает, что с ними живет на позиции, которую полюбит, той и дает крест <…>
Лучше бы Государь прицепил их сестрам милосердия на <…> за то, что полюбил их», — заявил некий крестьянин в ноябре 1915 года{316}.
Если солдаты обвиняли в разврате всех командиров, то фронтовые офицеры упрекали в этом штабистов и тыловиков, а младшие офицеры адресовали это же обвинение старшим по званию. Уже в начале марта 1915 года молодой офицер-артиллерист в частном письме сообщал:
У нас на передовых позициях командуют только прапорщики, да подпоручики, а высшее начальство по блиндажам и окопам с сестрами милосердия наслаждается…
В том же году другой офицер писал своей знакомой:
Я очень рад, что ты не увлеклась модным стремлением попасть в сестры милосердия и не попала в этот омут тыла армии, где на одного честного человека приходится тысяча мошенников и авантюристов. Я считаю, что 99% сестер милосердия и женщин доброволиц — сомнительной нравственности авантюристки, подобно нашим санитарам, в «честности» которых мы имеем много случаев убедиться{317}.
Некий фронтовой офицер писал в октябре 1916 года:
Сестры земского союза это <…> горничные, жидовки и курсистки. Короче говоря — гарем сотрудников. Про всех сестер скажу, что их престиж очень пал. Насколько высоко было их знамя в Крымскую кампанию, настолько низко теперь. Солдаты их тоже не уважают. Продают себя легко и очень дешево. Писал бы о многом, но нельзя{318}.
Однажды группа возмущенных офицеров направилась к генералу: «Начальство на пикниках с сестрами милосердия, они же все — б…!» Генерал возразил, что его жена тоже работает в госпитале, офицеры несколько смутились, но стояли на своем{319}.
Отзвуки крайне негативного отношения к сестрам милосердия можно почувствовать в докладе представителя войсковых комитетов Западного фронта на заседании Гельсингфорсского совета депутатов армии, флота и рабочих 29 апреля 1917 года. В числе важнейших задач, стоявших перед армиями фронта после революции, оратор называл «удаление сестер милосердия, так как большинство из них опорочивает армию своим поведением…»{320}.
Проблемы «перевода» пропагандистских посланий
В таком культурном контексте и до революции любая официальная информация о патриотической деятельности царицы и царевен в госпиталях могла «прочитываться» массовым сознанием как убедительное подтверждение самых фантастических слухов об их аморальном поведении, любой портрет царицы и царевен в форме Красного Креста мог пробуждать воспоминание о Распутине, пропагандистские сообщения воспринимались вопреки замыслам их создателей. По свидетельствам современников, распространение слухов и сплетен о царице и великих княжнах, олицетворявших образ сестер милосердия, «растлевало» сознание широких масс столицы{321}. В декабре 1915 года некий приказчик заявлял: «Старая Государыня, молодая Государыня и ее дочери <…> для разврата настроили лазареты и их объезжают»{322}.
Не следует, однако, полагать, что данный культурный контекст имел определяющее значение для распространения негативных слухов об императрице Александре Федоровне. Как уже отмечалось, сестра царя, великая княгиня Ольга Александровна, работала как простая сестра милосердия, в иллюстрированных изданиях печатались фотографии, на которых она перевязывала обнаженных солдат. Судя по некоторым фотографиям, она, в отличие от царицы и царевен, легкомысленно выпускала волосы из-под косынки, носила кожаную куртку. Наконец, она развелась со своим мужем, принцем Петром Александровичем Ольденбургским, а в ноябре 1916 года вышла замуж за своего давнего возлюбленного, ротмистра Николая Александровича Куликовского. Императрица полагала, что эта история может отрицательно сказаться на авторитете царской семьи{323}. Однако, насколько можно судить, и поведение сестры царя, и этот брак не вызвали особого общественного резонанса.
36
Для фронтовиков в других странах образ сестры милосердия также был амбивалентен. Она представала то как святая, то как блудница. В субкультуре же бойцов германских добровольческих корпусов, которые возникли после окончания Первой мировой войны, этот образ раздваивался: в их восприятии медицинские сестры «красных» были профессиональными проститутками, а свои сестры милосердия — благороднейшими созданиями