— А где же у вас тут Поветьева? — спросил он, оглядываясь.
— Надежда у молотилки. Задавальщицей встала нынче.
— Задавальщицей? — озабоченно переспросил Сапрыкин. — Заменить бы надо.
— Заменят, если нужно, — спокойно вмешалась Авдотья. — Наташа, сходи-ка.
Наталья отделилась от группы и зашагала к молотилке, над которой стояло серое облако пыли.
— Вас, бабушка, слушаются, — с улыбкой обратился к Авдотье секретарь.
— Да ведь уж старая я.
— Авдотья Егорьевна у нас, у баб, в матках ходит со старинных лет, — вставила Татьяна Ремнева.
Секретарь взглянул на ее худое, суровое лицо, потом на Авдотью.
— А песенница тут у вас есть в Утевке… мне говорили… Это что же, другая Авдотья Егорьевна?
— Уж и про песни узнал, — стеснительно пробормотала Авдотья.
Ее перебили женщины:
— Она и есть.
— Одна такая у нас.
Авдотья стояла перед Сапрыкиным молча, сложив руки на груди, прямая, синеглазая, со слабым старческим румянцем на худых щеках.
— Вот и отлично, — медленно сказал секретарь, внимательно ее разглядывая. — У меня к вам дело есть. Ну, об этом после. Побеседуем, товарищи, — обратился он ко всем женщинам.
— Да вы присядьте, вот хоть на пшеничку, — по-хозяйски, с достоинством пригласила его Авдотья.
Женщины спросили у секретаря, как там, на войне. Сапрыкин ответил не сразу.
— Что же, товарищи, вы сами слышите сводки с фронта. Пока тяжеловато. Похоже, завязывается большое сражение возле самой Волги.
— Ну и как?
Это спросила молоденькая веснушчатая девушка и смутилась, спряталась за спину полной женщины.
— В победе нашей даже сомневаться нельзя. Но достанется она нам дорогой ценой.
— А вы, товарищ секретарь, сами были на фронте? — спросила та же конопатая девушка, и Сапрыкин подумал: «Не так-то уж она конфузлива…»
— Если не считать госпиталя — прямо оттуда.
Худое лицо Сапрыкина словно затуманилось.
— Скучаешь по армии, Иван Васильич? — тихо заметила Авдотья.
Сапрыкин улыбнулся, но как-то через силу.
— Скучаю. Ну хорошо. Перейдем к нашим делам. Кто у вас председатель? Гончаров?
— Павел Васильевич только-только тут был. Во вторую бригаду поехал, — сказала Любаша Карасева. — Кого бы послать за ним?
— К чему посылать? — успокоил ее Сапрыкин. — Я заеду во вторую бригаду. Как вы тут с ним? Ладите?
Женщины переглянулись, замялись. Давно уже не было так, чтобы у них спрашивали, каков председатель, да еще без него: значит, отвечай напрямик.
Вот если б года три назад спросили у них насчет председателя Назарова, пьяницы и никудышника, было бы что сказать! А на Гончаровых, на сына и на отца, у них в колхозе обиды нет. С Петром Гончаровым, с молодым, правда, куда лучше было: тот всему делу голова. Старику трудно, не те годы, и характером он жидковат…
— Председатель, какой он ни есть, выше головы не сигнет, — угрюмо проворчала Анна и, зачерпнув горсть зерна, протянула его секретарю. — Председатель хлебушка не родит. Гляди, какой он — ни тела в нем, ни духу.
На этот раз Авдотья ее поддержала.
— Ты, Иван Васильич, про нашу боль спроси, — сказала она своим низким голосом, отличным среди общего говора. — Земля у нас родить перестала.
По тому, как вдруг смолкли женщины, Сапрыкин понял: говорит Авдотья о самом наболевшем.
— Сказывай, Авдотья Егорьевна, — жалобно попросила кузнечиха, подпирая щеку кулаком.
— Гляди, как она, матушка, горит. — Авдотья широко обвела рукой степь. — Трещинами вся исходит: просит пить. Нашей ли земле не родить? Чистый чернозем! Бывало, в урожайный год рожь белая стоит, стебель к стеблю: уж и тот не проползет! Начнешь жать, сноп со снопом рядом ложится. А пшеничка крупная, как умытая: не хлеба — море разольется. А теперь посчитай-ка — последний урожай, как ему должно быть, сняли в тридцать седьмом году, тому пятый год пошел…
— По семь кило тогда получили!
— С тех пор ополовинились!
— Там война идет, — возвысила голос Авдотья, взглядывая на чистую синюю линию горизонта. — Ты не думай, Иван Васильич, мы понимаем. Где покричим, где поворчим, а свое дело сделаем. Ну, а земля-то наша? Ведь как ни ходишь за ней, как ни убиваешься, а хлебушко — вон он какой… надсада одна.
— Агрономы говорят — пустыня наступает, — не совсем уверенно повторил Сапрыкин фразу, услышанную им в области. — Раньше дорогу ветрам перегораживали леса. А теперь их свели.
— Леса… леса… — с грустью повторила Авдотья.
— Заговорили они вас, Иван Васильич, — услышала она за своей спиной сочный голос Надежды Поветьевой. — Николай Силантьич сейчас придет: с молотилкой там не ладится. Старье, Иван Васильич, а не машины. Веялка тоже вон вся на гвоздиках да на веревочках.