Сапрыкин поднялся, Надежда подала ему руку. Она, верно, спешила и не успела умыться. Темные полосы пыли подчеркивали горькие морщинки возле рта и на лбу, волосы, выбившиеся из-под платка, казались пепельными, седоватыми. Она улыбнулась, но в ее больших карих глазах Сапрыкин сразу же приметил выражение усталости или затаенной тревоги.
— Присядь с нами, товарищ Поветьева, — сказал Сапрыкин, задерживая руку Надежды в своей руке. — Скажу вам про главное дело. Вот что, товарищи женщины. Через несколько дней в Утевку привезут детей, сто человек из Ленинграда. — Сапрыкин остановил внимательный взгляд на Надежде. — Это голодные, больные ребята. Надо разместить их, накормить. Они будут жить у нас. До победы будут жить. Ленинград, вы знаете, в блокаде. Там люди голодают. Город обстреливают из дальнобойных орудий, бомбят с воздуха. Ну, стало быть, надо детишек принять.
— Примем, Иван Васильич, — сказала за всех Поветьева, и голос у нее невольно дрогнул.
— Господи, чего это делается-то!.. — сраженно пробормотала кузнечиха и порывисто вытерла глаза смуглой рукой.
Женщины заговорили одна за другой, посыпались вопросы и советы. Единственное большое помещение в Утевке — двухэтажная школа — было занято: шли первые дни сентября, началось учение.
Надежда вспомнила: перед войной правление колхоза взялось приспособить бывший дегтевский пятистенник под четырехклассную школу. Сруб переложили заново и только не успели покрыть.
— Считайте: четыре больших класса, еще учительская да комната сторожихи — тут можно кухню сделать, вмазать котел, плиту сложить, — неторопливо говорила Надежда, и женщины дружно с нею соглашались. — Только вот крыша не покрыта. А что, бабы, у нас, кажется, и железо есть?
— Есть листы, наш Петр Павлович вон какой запасливый…
— Это какой Петр Павлович? Гончаров? — быстро спросил Сапрыкин.
— Он. Прежний председатель. Теперь на фронте.
— Ага. — Сапрыкин хмуро опустил глаза, помолчал: тяжелую весть привез он о Петре Гончарове. — Ну что же, кровельщик нужен. Нет ли у вас в колхозе кровельщика?
— Есть, как же! А Леска Бахарев? — громко вскрикнула Олена и прикрыла рот фартуком.
А Сапрыкин уже допытывался, кто такой Леска и сумеет ли он покрыть крышу железом.
— Александр Иваныч-то не сумеет? — Авдотья усмехнулась. — Он купол у нашей церкви крыл. Да тут, в Утевке, железные крыши все его руками сшиты. Мастер великий.
— Ну и отлично! — Сапрыкин оживленно потер руки.
— Мамынька, а как же… Леска-то?.. — услышал он осторожный шепот Натальи.
Авдотья остановила ее движением руки. Сапрыкин заметил это движение и подумал: «Тут что-то не так. Спрошу у Поветьевой».
Вытянув из бокового кармана папиросу, Сапрыкин полез за спичками и досадливо пожал плечами: спичек не было. Тогда он сунул в рот незажженную папиросу.
— Ребятам нужны овощи, прежде всего овощи, — сказал он.
— Ну, это просто. Бахарева Марья у нас первая огородница, — заговорили женщины. — У нее и парники вон какие.
— Тоже Бахарева? — удивился секретарь.
— У нас половина Утевки Бахаревых.
— Боюсь, белья у них маловато, у ребят, — сказал Сапрыкин и, вынув изо рта папиросу, озабоченно сдвинул фуражку на затылок. Тут все увидели, что волосы у него полуседые, и притихли: не таким уж он оказался молодым, секретарь райкома.
— Вывозили их, наверное, самолетами, иного пути из Ленинграда нет, — объяснил Сапрыкин, не замечая внезапного почтительного молчания женщин. — Значит, какое им могли дать бельишко? Мы в районе выделим материал, но не вдруг, во всяком случае, не сегодня. Как быть, товарищи?
— Если на простынки, так, может, холст у кого найдется, — не совсем уверенно предложила Надежда. — Мы, правда, сами давно уже не ткем. Во всей Утевке не найдешь ни одного стана. Ну, хранятся же холсты… материнские иль из приданого… а, бабы?
— У Анны много холста, — тихонько подсказала Наталья и потупилась: не любила она сталкиваться с Пронькиными, еще по старой памяти.
Сапрыкин обвел взглядом оживленные лица женщин: которая из них Анна? Ага, это та самая, что говорила насчет зерна.
— Анна! Анна! — закричали женщины, оглядываясь.
Пронькиной среди них не было. Она сидела поодаль, возле веялки, в темном квадрате тени, и не то дремала, не то делала вид, что не слышит.
— Вот человек: сроду на отшибе.
— И на людях в свою нору забивается.