— Тут хоть пожар, до нее не касается.
— Ничего, вытрясем из нее…
— Зачем же вытрясать? — Сапрыкин взглянул на одинокую сутулую фигуру женщины. — Объяснить надо.
— Эх, Иван Васильич… — Надежда хмуро махнула рукой.
— На этой веревочке узелков много, — загадочно, без улыбки произнесла Авдотья.
«Анна Пронькина», — снова отметил про себя секретарь; фамилия эта показалась ему знакомой.
— Ну, значит, договорились, — вслух сказал он. — Спасибо за беседу.
— Вам спасибо, — ответила за всех Авдотья, поднимаясь. — Сколько переговорили. Может, еще приедете?
— Обязательно. — Сапрыкин приподнял фуражку, прощаясь.
— А вон и Логунов идет, — сказала Надежда. — Наш бригадир.
Из-за веялки действительно вышел Николай. Он спешил и потому хромал сильнее обычного.
— Инвалид? — коротко спросил Сапрыкин.
— Да еще с той войны инвалид… в шестнадцатом году его покалечило, — ответила Авдотья и прибавила, пряча улыбку: — Сын мой.
Женщины уже разбрелись по своим местам. Авдотья тоже заспешила было к веялке, но секретарь остановил ее:
— Прошу, Авдотья Егорьевна, с нами.
Вчетвером они подошли к газику. За рулем, приклонив к баранке светловолосую голову в сбившейся косынке, крепко спала девушка-шофер. Сапрыкин покачал головой:
— Замучил я Клаву. Ну, как с хлебом? Возите?
Надежда взглянула на Николая, нахмурилась.
— Замялись немного, Иван Васильич, зерно подкопилось на токах.
— Верно, замялись: вижу по сводке. Этого допускать нельзя, товарищи. Соберите фронтовой обоз. Пусть его сопровождает самый лучший в вашем колхозе человек — чтобы это было делом почетным. И не в район везите, а прямо в город, дня через три-четыре. Договорились? А кто та Анна Пронькина?
Все трое утевцев переглянулись. Сапрыкин ждал.
— Кулацкого племени человек, — нехотя объяснил Николай. — Отец у нее Клюй, церковный староста. Муж — из орловских хуторян, опять же кулацкий сын, Пронькин Прокопий. Она приняла его к себе в дом… Прокопий сейчас на фронте.
— На фронте? — Сапрыкин сдвинул светлые брови, припоминая. Что-то слышал он о Пронькине, и не на фронте, а здесь, в районе.
— Анна сначала загордилась, нос подняла, — доверительно заговорила Надежда. — Прокопий заслужил чин старшего сержанта. Она письмо казала. А потом замолчала и замолчала. Писем ей больше не идет. А похоронной не получала. Молчит и лютует…
— Доброта наша… — Авдотья вздохнула. — Сколько из-за того Клюя слез пролито!
Сапрыкин вытащил из нагрудного кармана гимнастерки небольшой блокнот, черкнул туда «Пронькин» и поставил знак вопроса. Положив обратно блокнот и карандаш, он помедлил застегивать кармашек, посмотрел на всех троих, сказал:
— Я привез плохую весть вашему Гончарову. При всех не хотел говорить. Убит его сын, Петр Гончаров. Бывший председатель вашего колхоза. Я задержал похоронную. Решил передать сам.
Николай взглянул на Сапрыкина с испугом и опустил голову. Надежда вздрогнула, сделала шаг вперед.
— Горе-то какое! Старик и так чуть держится, — глухо, торопясь заговорила она. — Что же теперь делать? Как сказать?
Авдотья стояла, судорожно выпрямившись, только глаза у нее налились слезами и заблестели.
— Теперь вся Утевка заплачет, — проговорила она, с трудом разжимая рот. — Золотой был наш Петр. И в семье старший сын — корень…
Сапрыкин застегнул кармашек, решительно одернул гимнастерку.
— Не отдам и сейчас похоронную. Надо старика как-то подготовить. Увезу его с собой в район. Может, ко мне заедем, домой… В общем, там видно будет. Увезем Гончарова, Клава? — спросил он девушку, высунувшуюся из кабины.
— Увезем, Иван Васильевич! — с готовностью ответила девушка, и Надежда поняла: секретарь говорил с нею дорогой о председателе.
— А вы тут пока помолчите, — предложил Сапрыкин. — Только вот в семью надо бы сходить. Женатый он был, Петр?
— Как же! Детишки есть, целых трое, маленькие. — Надежда торопливо вытерла глаза, но они снова тотчас же налились слезами. — Это уж Авдотье Егорьевне надо сходить. Она у нас утешница.
— Схожу, — скупо откликнулась Авдотья.
Сапрыкин остановил на Авдотье долгий, внимательный взгляд. В этой старой женщине с певучим голосом было что-то отличное от всех, запоминающееся, необыкновенное. Она, наверно, не только утешница.
— Будем говорить реально, товарищи. — Сапрыкин снова вынул папиросу и сунул ее, незажженную, в рот. — В колхозе сейчас трудное время, самое боевое. Гончарову — вы это сами говорите — трудновато приходится, просто по возрасту. А сейчас его подкосит весть о сыне. Надо ему дать время прийти в себя. Одним словом, кому-нибудь из вас, товарищи, сейчас придется взяться за колхоз, так сказать, явочным порядком. А осенью, на общем собрании, я полагаю, мы утвердим нового председателя, если товарищ, конечно, сумеет себя зарекомендовать…