На первом же собрании коммунаров Николай принял от Степана бумагу, в которой было сказано, что уездный исполком закрепил за коммуной право владения землей и хуторской усадьбой бывшего хлеботорговца Аржанова.
С этой минуты началась для Николая новая полоса жизни. И, лежа сейчас в постели, глядя на мать, укладывающую в старенький сундук разный домашний скарб, он тревожно думал о том, как же сложится на аржановском хуторе их новая жизнь. Ремнев сумел сговорить в коммуну даже старого утевского валяльщика Климентия и глухого кузнеца Ивана Потапова: мастера были куда как нужны в деле. Хотелось Ремневу заполучить еще усердного работягу, бывшего бедняка, а ныне хозяина Ивана Корявого с женой и четырьмя дочерьми-подростками — это была бы целая артель сильных и безотказных землеробов. Но никакие уговоры не могли поколебать Ивана: всего третий год пошел, как получил он от Советской власти полный земельный надел, и ему еще в охотку было впервые в жизни держаться хозяйской рукой за плуг, сеять и обмолачивать собственную свою пшеничку.
Безо всякой пользы побывал Ремнев и у Якова Хвоща. Хвощ поначалу загордился, заважничал, упомянул даже, что ему, мол, довелось пострадать за Советскую власть, когда был он схвачен и выпорот казаками. Но едва дошел разговор до коммуны, сразу слинял. И Степан не стал особенно настаивать: небольшая это была потеря — Хвощ, потому что считался он мужиком пустоватым и мотливым.
Аржановский хутор был Ремневу хорошо известен — там он служил в пастухах. После того батрачил в других местах; дома, в саманной родительской мазанке, ему приходилось бывать только от случая к случаю. За год до войны с Германией женился. Невесту сосватал сам. Его Таня тоже была батрачкой и столько успела хлебнуть горя, что пошла за Степана без оглядки. Как раз незадолго до женитьбы Ремнев выучился у одного прохожего старичка класть печи. На первых порах дело пошло: сложив десятка два печей, Степан скопил немного денег и поставил на задах улицы Карабановки саманную хатенку. Но тут грянула война — и Татьяна вышла провожать мужа, держа на руках новорожденного сына. Так, с малым дитем, она и осталась в непросохшей хате, на нужду и слезы.
С войны Ремнев вернулся одним из первых. Но, прожив дома не больше недели, ушел к Чапаеву, с которым — так в народе говорили — познакомился еще в окопах. Во второй раз вернулся, и уже окончательно, вскоре после гибели Кузьмы Бахарева. Пришел он в выгоревшей шинельке и на костылях. Только самые близкие друзья знали, что в Красной Армии стал он большевиком. Местным богатеям было это невдомек, — решив, что Ремнев недолго проболтался в красном отряде и не успел набраться «вредного духа», они согласились, чтобы его выбрали председателем сельсовета. Но вскоре пришлось им убедиться, что допустили они обидную промашку: Степан на первой же сходке объявил, что надо немедленно переделить землю и запахать старые, дедовские межи, чтобы беднота получила вдоволь плодородных участков, зеленых лугов и пастбищ.
Разъяренный богатей Дегтев закричал на сходке:
«Мы тебя старостой… то бишь председателем поставили, а ты бандитничать?»
Ремнев встал против Дегтева грудь в грудь, и все поняли: он сказал твердое слово и богатеньким объявлена война.
На покойного Кузьму Бахарева Степан был не похож. Тот иной раз робел, а Ремнев с первых же шагов наметил цель и пошел к ней прямо, не сгибаясь и не оглядываясь.
Заняться собственным хозяйством он не удосуживался. На дворе, правда, завелась лошадь, но ненавистники загнали ее, спутанную, в канаву, и она переломала ноги. После того купил корову. Воры ухитрились обуть ее в лапти и бесшумно увести со двора. Все думали тогда: не вытерпит Татьяна, уйдет от неудачливого мужа. Но Татьяна пошла по избам сговаривать баб в коммуну, и в Утевке поняли, что Ремнев и его жена стоят заодно…
Тут мысли Николая прервались, потому что Авдотья, закончив укладку, резко хлопнула крышкой сундука. Виновато оглянувшись на сына, она неслышно прошла в передний угол, легким движением сняла с иконы расшитый рушник, потом постояла перед темными ликами и осторожно повернула иконы к стене.
«Все, — решил Николай. — Надо собираться».
Он оделся и, пока мать, возясь с последним их завтраком, гремела ухватами возле печи, вышел во двор.
У ворот стояла новая телега, в сарайчике беспокойно топотала лошадь — первая лошадь во дворе Логуновых. У Дилигана и Мариши Бахаревой лошади ночевали прямо у изб, там даже и сарайчиков не было. Впервые увидели лошадь и в тесном дворе Гончаровых. Вместе с бумагой на аржановские земли Степан Ремнев пригнал из волости несколько коров с телятами и шесть лошадей: вся эта живность, да еще плуги, бороны и сеялки были выделены коммуне «Луч правды» из реквизированного барского добра.