Усадьба становилась пустынной. В этот безмолвный час Авдотья ходила на озеро за хворостом. Там ей все было любо. Вода была так тиха, что в ней недвижно стояли опрокинутые тополя. Где-то в бездонной глубине смутно дрожали рассветные облака. Иной раз Авдотье слышалось короткое пение птицы, похожее на возглас удивления.
— Гляди, удивляйся, — говорила Авдотья птице. — Никогда сыта не будешь!..
Среди дня она выходила на крыльцо и из-под узкой ладошки глядела на степь. Сколько уж дней коммунары пахали и сеяли, а пашня все еще казалась малой заплатой. «Как муравьи, гору точат. Не поддается, матушка», — думала она. И мысль о больном Николае обжигала ее. На мгновение Авдотья опускала голову. Но быстро овладевала собой и, сурово поджав губы, говорила:
— Пусть на миру иссохнет. Одному в жизни колотиться совсем уж плохо.
…Однажды ночью в дом неожиданно ввалился Ремнев. Был он без фуражки, взлохмаченный, в распахнутой шинели. Николай сразу сел на нарах, будто и не спал. Степан шепнул ему что-то и потянул за рукав. Они тихо вышли на крыльцо. Авдотья приподнялась и открыла окно.
— Как пахота? — спросил Степан, скручивая цигарку.
— Коней мало, — не сразу откликнулся Николай. — Тянем помаленьку.
Степан зажег спичку и, забывшись, держал ее в растопыренных пальцах. Николай вдруг увидел, что Степан исхудал, а взгляд у него стал беспокойным и шалым.
Наконец Ремнев прикурил и жадно затянулся; оба присели на крыльце.
— С народом ладишь? — спросил Ремнев.
— Бывает, шумят. Баб в кулаке держу. Приходится.
— В округе банды шалят. Знаешь?
Николай кашлянул и, сдерживая знобкую дрожь, ответил:
— Нет.
— На отшибе живете, неправильно. — Степан грузно пошевелился. — С орловскими, слыхал, не поладили. Ну, а с ягодинскими? Ты к ним сходи, потолкуй: село бедное, деды крепостными были.
Степан наскоро рассказал, что в Утевке сильно шумят крепкие хозяева, но беднота держится твердо. Отряд чоновцев перешел на казарменное положение, по ночам приходится расставлять посты по дорогам.
— С фронта неважные вести идут, — неохотно добавил он. — Наши с поляками бьются на Украине. Не слыхал? Надо, брат, газеты читать. Пришлю вам из волости.
Они помолчали. Ремнев плюнул на окурок, смял его в пальцах и швырнул в темноту.
— Ты своим бабам скажи — скоро кумачу пришлю. Пусть кофты себе пошьют. А винтовки есть у тебя? — неожиданно спросил он.
— Две берданки да моя — русская. Патронов немного.
Степан досадливо крякнул, потом запустил руку в глубокий карман шинели и подал Николаю тяжелый наган.
— Мужикам своим про бандитов скажи, а женщинам — ни-ни! Без паники! — Степан глотнул воздух, словно ему нечем стало дышать. — Жилинских коммунистов, пять человек, порубали бандиты. Одна учителка там попала, молоденькая. Раисой звали…
Он порывисто встал и протянул руку Николаю. Молча прошли они садом. У амбара стояла лошадь Степана. Он подтянул подпруги, повернулся и нехотя, сквозь зубы, договорил:
— Поставили ее, Раису-то, на голову. Пополам разрубили.
Опустил чубатую голову и постоял перед Николаем. Тот понял: не все сказал его друг, самого главного еще не сказал.
— Ну? — спросил Николай, зябко поводя плечами.
— Мне грамотку подбросили. — Степан беспокойно пошевелил пальцами. — Твою, слышь, вот так же… это, значит, Татьяну. Порубаем, слышь. За все про все…
Он шагнул к Николаю и стиснул его руки с такой силой, что у того захватило дыхание.
— Мою-то Татьяну! — хрипло, с клокотанием в горле сказал Степан. — Мать моим малым… Да она мне, Николя, жизнь открыла. Я за каждый ее волосок… Какая мне без нее жизнь, а?
— А она что? — тихо спросил Николай.
— «Не боюсь, говорит, тебе, говорит, косу острую на шею накидывали, и то не убили. А я что? Я — малая земля».
— Золотая у тебя баба, Степа!
— Золотая! Да я без нее — половина. Теперь в волости работаю, в волкоме партии. Мотаюсь из Утевки в Ждамировку и обратно… Не хочет Татьяна в волость переезжать.
— Перевези ты ее с ребятишками к нам, в коммуну, а?
— Не поедет. Скажет, много от детей не наработаю.
— Да-а…
Они опять помолчали.
— Значит, на кровь повернуло, — тихо сказал Николай.
— На кровь. Ну что ж, померяемся… Когда-никогда.
Сказав это, Степан вскочил в седло, рванул повод и умчался в степь.
Николай вернулся в дом. Авдотья все еще сидела у окна.
— Убьют нас, матушка, — шепотом сказал Николай.