– Ну вот, матушка проснулась. Теперь всё будет славно.
На Темань смотрели несмышлёные голубые глазёнки. Действительность оживала, возвращая краски, звуки, чувства, и тёплая солёная влага застилала взгляд. Сердце дышало и разгоняло свой пульсирующий бег, наполнялось жизнью и теплом.
– Поздравляю, госпожа Темань. У тебя дочка.
Странное, горьковато-сладкое счастье окутало её, не пропуская внутрь никаких мыслей, не связанных с этим синеглазым чудом. Весь мир сосредоточился вокруг маленьких кулачков, пушистой головки, беспокойных ножек с пухленькими складками и ротика, который пускал пузыри, чмокал и просил кушать. Всё крошечное тельце маленькой навьи покрывал золотистый пушок, особенно много его было на заострённых ушках. Зашла в гости Хаград, принесла цветы и письменное поздравление от всей редакции; Темань, одной рукой качая кроху, другой составила и подписала приказ о собственном отпуске. Хаград было уже не впервой оставаться за главного редактора, так что Темань не беспокоилась за дела.
Двое суток она провела в постели, пока заживали сшитые разрезы. Горьковатое счастье дарила ей улыбка Северги, от которой сердце вздрагивало, а уголки глаз щипало. Слёзы, казалось, пересохли, и всякий раз при этой улыбке Темань ощущала грустноватый трепет. Когда она прижимала дочку к груди, а Северга присаживалась рядом, обняв её за плечи, ей верилось, что они наконец-то стали семьёй. Хрупкое и зыбкое, как отражение на воде, чувство... Эфемерное, как сон, но Темань мучительно наслаждалась каждым его мигом, отодвинув на задворки памяти страшное слово «война» и маячивший впереди призрак потери. Она пребывала в растерянности: все советы из книжечки для мам либо вылетели из головы, либо она не знала, как применить их на деле к своему пушисто-золотистому чуду. Северга пришла на помощь: она не читала никаких книжных советов, а просто брала и делала – как когда-то с Рамут. В её руках малышка мгновенно успокаивалась, особенно когда та, укачивая её, всматривалась в детские глазёнки своим льдисто-пристальным взглядом. От него и взрослым-то становилось не по себе, а крошечная Онирис и вовсе цепенела. Но Темань почему-то верила, что не от страха.
Горьковатое счастье было коротким: через пять дней, когда Темань оправилась и уже могла прогуливаться с дочкой на руках по дому, Северга сказала:
– Мне к Рамут надо бы съездить, внучек повидать.
Темань ощутила сердцем сиротливый холодок, расставание шагнуло из-за угла грозным воином в чёрных доспехах. Северга, будто уловив её чувства, усмехнулась уголком рта и дотронулась до её щеки.
– Нынче у меня большой отпуск. Из Верхней Геницы снова домой заеду, так что ещё увидимся. Не грусти, сладкая. – К улыбке присоединился второй уголок рта, колкий ледок во взгляде растаял, когда она перевела глаза на Онирис, прижавшуюся к материнской груди. – Впрочем, грустить и скучать тебе будет некогда. Уж она-то об этом позаботится.
Оставшись дома вдвоём с Онирис, Темань погрузилась в круговерть хлопот. И это было похлеще, чем первые дни в новой должности! Поначалу она совершенно не понимала, чего дочка требовала своим криком, и бегала на приём к Ульвен чуть ли не каждый день.
– Ну почему она плачет? – недоумевала она. – Вроде бы я только что её покормила, пелёнки сухие... Что ещё нужно?
– Не беспокойся, – с улыбкой отвечала навья-врач, которая сама была уже опытной мамой двух дочерей. – Ты научишься понимать и чувствовать её. И различать малейшие оттенки её голоса. И даже читать мысли! Всё придёт, не тревожься.
– Она хотя бы здорова? – обеспокоенно спрашивала Темань.
– Совершенно, – заверила её Ульвен. – Если она кричит, это ещё не обязательно значит, что у неё что-то болит. Иногда – просто потому что она соскучилась по матушке и хочет на ручки.
От крика дочки нервы Темани вибрировали и ныли, как от смычка. Была в нём какая-то особая пронзительная нота, которая лишала покоя, будоражила и заставляла лихорадочно искать причину недовольства. Онирис оказалась «ручным» ребёнком – в колыбельке засыпать ни за что не хотела, и приходилось её укачивать в объятиях. Признаком удовольствия у неё было щенячье урчание и поскуливание; от этого звука сердце Темани падало в тёплый омут тихой радости и облегчения. Онирис нравилось, когда ей чесали животик – при этом она забавно дрыгала ножкой, а её глазки с огромными пушистыми ресницами превращались в две искрящиеся счастьем щёлочки.
Однажды вечером, когда Темань искупала, покормила и убаюкала дочку, собираясь осторожно уложить её, спящую, в колыбельку и позволить себе немного отдыха, дом доложил о приходе гостей. Делал он это теперь в два раза тише, чтобы не потревожить сон малышки.
«Её величество Владычица Дамрад!»
Сердце Темани обледенело от знакомого вкрадчиво-ядовитого голоса:
– Здравствуй, моя дорогая. Я пришла узнать, как вы с крошкой себя чувствуете, а также кое-что привезла вам.
Следом за Владычицей слуги внесли в дом коробки. Оставив их в гостиной, они бесшумно выскользнули, а Дамрад протянула руки к внучке:
– Ты моя сладкая радость! Иди ко мне...
Все недавние усилия Темани по успокоению дочки вмиг пошли прахом: едва оказавшись на руках у Владычицы, Онирис расплакалась.
– Ну-ну, что такое? – слащаво мурлыкала та, покачивая внучку и заглядывая в её искажённое криком личико. – Что случилось?
– Она боится незнакомых, Великая Госпожа, – сказала Темань. – Дай её мне.
Дамрад не пришлось просить дважды: золотистая струйка, вырвавшаяся из-под рубашки Онирис, оставила на её чёрном кафтане мокрое пятнышко. В силу юного возраста девочка ещё не умела носить маску и скрывать чувства за учтивыми словами, а потому выражала своё отношение со всей возможной искренностью и прямотой. И это, в силу той же юности, было ей вполне простительно. Внутренне Темань торжествующе хохотала, а вслух принялась с жаром извиняться:
– Ох, прости, государыня! Как неловко вышло...
– Ничего, ничего... С маленькими детками всякое случается. – Улыбка Владычицы стала искусственной, а к мёду в её голосе примешивалась кислинка. – Девочка здорова, я надеюсь?
– Полностью, Великая Госпожа, – ответила Темань. – Очень хорошо кушает и прибавляет в весе.
Владычица, к её облегчению, не задержалась надолго. Когда её повозка грозной чёрной тенью растворилась в сумерках, Темань заглянула в коробки. Там обнаружилось множество детских вещей: одежда и обувь разных размеров, игрушки, книги, даже кроватка на вырост, с балдахином и набором кружевного постельного белья – всё роскошное, самое лучшее, достойное младенца монарших кровей, коим, впрочем, Онирис вполне являлась.
Полностью занятая малышкой, Темань не посещала великосветских приёмов, даже мысли о Леглит отошли в тень. А навья-зодчий между тем не наведывалась с визитами и не присылала записок. Даже поздравления с рождением дочки от неё не пришло. Темань смутно догадывалась о причинах её молчания, и догадки эти отдавались в груди печальным эхом. Она решила написать Леглит сама; как правило, ответ приходил в течение одного-двух дней, но тут прошло уже пять – навья-зодчий безмолвствовала. Холодея от беспокойства, Темань решила наведаться к ней лично. Она выслала вперёд себя записку-предупреждение, что будет завтра в девять вечера; Онирис она взяла с собой, не решаясь оставить её одну. Её встретила закрытая дверь и сообщение, что Леглит нет дома. Опечаленная и растерянная, Темань уехала. В крышу повозки барабанил унылый дождик, будто вбивая в душу маленькие гвоздики, малышка в одеяльце спала у неё на руках, а сердце висело в груди холодным, мрачным грузом...
Если бы не заботы о дочке, властно подчинявшие себе весь её быт и не оставлявшие ей времени для хандры, она бы извелась от грусти и тревоги. Порой перед её мысленным взором вставали глаза Леглит – посуровевшие, пронзительные, с этой блестящей плёнкой боли... «Неужели конец?» – эту мысль Темань, хмурясь, гнала прочь, не верила в неё, оправдывая Леглит занятостью и обнадёживая себя этим. Прижимая к груди родной тёплый комочек, она забывала на время о тоске, глазёнки дочки сияли ей путеводными маяками, грели и радовали, улыбка сама расцветала на губах при виде милого личика Онирис, её крошечных ручек и ножек, животика, пухлых складочек... Пусть бы все отвернулись от Темани, все забыли, все предали – она бы не повела и бровью, ведь самое главное её сокровище оставалось с ней. Да, когда-нибудь Онирис вырастет, отделится от неё и станет жить своей жизнью, но это случится ещё так нескоро! А пока Темань дремала, положив крошку рядом с собой на постель и окутав её оберегающими объятиями.