– Хорошо, домик, давай сделаем всё сейчас. – Темань отложила подушку – источник памяти, источник недуга по имени Северга.
«Как скажешь, госпожа. Пожалуйста, приложи свою ладонь к любой стене и не убирай её некоторое время, пока я вношу изменения».
Темань поднялась и положила ладонь на стену спальни.
– Так?
«Совершенно верно. Начинаю внесение изменений. Опознание: госпожа Темань, положение – Жилец. Изменение: повышение положения до Хозяйки. Основание для изменения: завещание госпожи Северги. Внимание, идёт повышение положения. Госпожа, не убирай руку. Идёт повышение положения... Изменения успешно внесены. Опознание: госпожа Темань, положение – Хозяйка. Ограничение прав управления домом снято. Объём прав: полный. Добро пожаловать, госпожа Темань. Повышение положения завершено. Можешь убрать руку».
Ладонь соскользнула с холодной стены, Темань вернулась к подушке и комку рубашек на кровати. «Как это жестоко, Северга, – думала она. – Умереть и оставить меня по-прежнему больной тобою. Пройдёт ли когда-нибудь этот недуг? Разожмётся ли хватка на горле? Или моё сердце до конца жизни будет носить вдовий траур?»
«Ты что-нибудь желаешь, госпожа?»
– Да, пожалуй, я хотела бы прилечь и отдохнуть... Наполни купель и приготовь постель.
Так привычно: купель и постель. Только Северги ни в той, ни в другой уже не будет... Дикость этой мысли прозвенела льдом в жилах, накрыв Темань безысходностью и холодной жутью, от которой ей снова стало трудно дышать. Она зажмурилась, цепляясь за воздух и впиваясь скрюченными пальцами в покрывало на кровати.
«Будет сделано, госпожа. Что-то ещё?»
Темань выдохнула. Она пыталась вытолкнуть с выдохом это невыносимое сиротство из груди. Ничего, утром она встанет и снова прижмёт дочку к себе. Только ручкам Онирис было под силу прогнать эту лишающую дыхания тоску. Нужно только потерпеть ночь, а утро принесёт облегчение.
– Домик, меня всегда занимал вопрос: а чьим голосом ты говоришь?
«Голос принадлежит моей создательнице и первой Хозяйке, госпоже Вороми. Высота его звучания была изменена по мужскому образцу».
– То есть, получается, что ты – женщина? – усмехнулась Темань. – А Северга называла тебя «дружище» и «старик».
«Я одушевлённый, но у меня нет пола, госпожа. Это только голос. Ты можешь называть меня так, как привыкла. У тебя есть ещё какие-то пожелания?»
Привычный озноб окутал Темань своими незримыми объятиями, и она поёжилась.
– Домик, а ты не мог бы стать чуточку теплее? Я почему-то всегда мёрзну здесь, особенно ночью.
«Да, госпожа, это возможно. Уровень теплосохранения напрямую связан с личными особенностями владельца. Госпоже Вороми была важна прохлада, особенно во время сна. Госпожа Северга не сочла нужным ничего менять, поэтому значение уровня теплосохранения оставалось по умолчанию даже при усилении отопления. Сейчас оно будет подогнано под твои особенности, госпожа Темань. Мне жаль, что тебе приходилось мёрзнуть. Теперь всё изменится».
Озноб отступал, рубашки снова ровной стопкой улеглись в шкафу, и дверцы закрылись, пряча отголоски памяти.
– Это хорошо, – кожей чувствуя, как воздух прогревается, вздохнула Темань. – Да, я теплолюбивая.
«Купель готова, госпожа».
– Благодарю, домик.
«Всегда рад служить».
– Да, и ещё, – добавила Темань, уже забираясь в объятия тёплой, душистой пены. – Это унизительное ограничение на выдачу мне хмельных напитков снимается. Я и без этого могу держать себя в руках.
Под сердцем поселилась острая, настойчивая иголочка. Если на работе, при дочке и Кагерде Темань успешно загоняла слёзы вглубь, то наедине с собой не плакать было трудно. Недуг по имени Северга превратился в боль по имени Северга, которая была вечно с ней, как неотступная тень – рядом с сердцем, всегда готовая подбрасывать образы из памяти. По утрам Темань не всегда могла сразу принять новую действительность – без Северги в ней. В первые мгновения после пробуждения неизбежное и свершившееся отступало за дымку сна, а порой сквозь дрёму ей мерещился лёгкий, как прохладный ветерок, поцелуй... Она вздрагивала от звука шагов, сердце вопреки всем правдам и смертям ждало Севергу, но то оказывался Кагерд, и Темань, очнувшись от грёз, погружалась в холодный омут действительности.
Ну, а на работе приходилось работать, задвигая боль в дальний ящик стола. Истинные причины поражения Дамрад всячески замалчивались, у высших военных чинов нельзя было раздобыть никаких сведений. Но двум особо изворотливым и настойчивым сотрудникам «Обозревателя» всё же удалось подкараулить в кабаке одного тысячного. Напившись вдрызг, он разболтал им, что причин поражения было две: рассеивание покрова туч и роковая ошибка с оружием из твёрдой хмари.
– Эта четвёрка... Четверо сильных или как их там! Они закрыли проход между мирами, и после этого тучи рассеялись. Небесное светило Яви слишком яркое для наших глаз, и днём сражаться стало решительно невозможно. Но это ещё полбеды. Самая главная беда – то, что наше новое оружие нас подвело. Оно растаяло, как только проход закрылся! А ведь твёрдая хмарь прошла все испытания, она не должна была себя так повести... Её даже оставляли под лучами Солнца Яви – и ничего подобного не происходило! А вот растаяла и всё... Всё войско было снабжено именно этим новым оружием, старого взяли с собой совсем немного. Вот это-то нас и погубило. Я им кричал... Я всем им талдычил, что надо брать больше! Но разве меня кто-то послушал?! Так и напишите в своей статейке, что я, тысячный офицер Альдор, предупреждал господ главных военачальников! Я им так и говорил: новшества новшествами, но подстраховаться никогда не помешает. Испытания испытаниями, но как себя покажет оружие впоследствии в настоящем деле – этого никто предсказать наверняка не сможет. А мне велели заткнуться и выполнять приказ.
Пьяному до слёз и соплей тысячному было уже всё равно, что с ним сделают за этот рассказ. Он только что подал в отставку и «праздновал» сие событие в кабаке.
Темань решилась выпустить об этом небольшую заметку в рубрике «Мнение»: печатать на основании слов пьяного офицера основательную статью было как-то несерьёзно. Но, как известно, хмель нередко даёт дорогу правде, и вскоре она в этом убедилась. В редакцию пришли два господина в чёрном и вежливо попросили в следующем номере напечатать опровержение и извиниться перед читателями за введение их в заблуждение непроверенными сведениями. Похоже, Свигнева отчаянно старалась заставить всех себя бояться, как боялись её матушки, но у неё это получалось пока не очень хорошо. Её немного опасались, но лишь потому что не знали, чего от неё ожидать: до сих пор она держалась в тени Дамрад. Но, как Темань помнила из рассказа Кагерда, та в юности тоже была никому не известной нелюбимой дочерью своей родительницы. Однако в последующие несколько дней в других новостных листках появились похожие заметки, а «Зеркало событий» пошло дальше всех и разместило довольно большую разоблачительную статью – разумеется, клеймящую недальновидных военачальников, а Дамрад всячески превозносящую и изображающую её жертвой их непростительной ошибки. Эта изворотливость и спасла «Зеркало» от неприятных последствий.
– Вот хитрецы, а?! – хмыкнула Темань, читая эту нашумевшую статью за обеденной чашкой отвара с Хаград. – Ловко выкрутились!
– Полагаю, своей цели достигли и они, и мы, – рассудительно молвила заместительница, отхлёбывая отвар вприкуску с любимым всей редакцией ореховым печеньем, запасы коего приходилось пополнять весьма часто. – Если отбросить риторику, все эти уловки и громкие слова, взглянув на изложенные сведения трезво и пораскинув своими мозгами, всё предельно ясно. Разумному – достаточно.
Тому, кто умел «пораскинуть своими мозгами», было понятно, что Дамрад пала жертвой не столько ошибки своих военачальников, сколько собственной самоуверенности. Но кто осмелился бы написать так? Свигнева – не Дамрад, но она старалась, как могла, поддерживать её образ, а созданный её матушкой огромный механизм для удушения вольнодумства в зародыше всё ещё работал. Получив нагоняй от госпожи Ингмагирд за ту заметку – но не за сам факт её публикации, а за то, что подана она была не так искусно, как похожая статья в «Зеркале», Темань ехала домой. Отягощённые душевной усталостью плечи поникли и ссутулились, а где-то по сумрачным закоулкам плыла мысль, что сегодня ей было некогда думать о Северге и своей боли, хотя в последнее время все только и говорили, только и писали, что об этой неудачной войне. На работе Темань каждый день «варилась» в этом, а война и Северга были для неё всегда прочно связаны. Как тут избежишь боли? Но днём, в суете, иголочка под сердцем притуплялась, а вечером снова впивалась остриём, и глаза щекотала солёно-едкая, пронзительная близость слёз. Впрочем, вечером её спасало родное, золотоволосое лекарство по имени Онирис, только дочурка и вносила смысл в возвращение домой – без неё Темань дневала и ночевала бы на работе, только бы не окунаться опять в раздирающее душу эхо своего неисцелимого недуга. Думая о крошке, которая ждала её дома и всегда радостно встречала, она согревалась душой и сердцем, и горько опущенные уголки её губ невольно поднимались в грустновато-ласковой улыбке.