– А ты помалкивай, – огрызнулась в её сторону Северга. – Много бы ты понимала в лечении... Княгиня, выбирай сама путь для своего сына – жизнь либо смерть. Не дашь его мне сейчас – обречёшь его на гибель. Дорога и холод его добьют. Детишки от глотошной как мухи мрут. Решай сама.
И Ждана приняла решение – отдала горячего, как уголёк, мальчика в руки Северги. Одна царапина – и крошечный, с маковое зёрнышко, зародыш силы оборотней попал в кровь ребёнка. Это сразу вернуло его к жизни – малыш очнулся и недоуменно заморгал.
– Утром будет здоров, живучесть оборотней спасёт его. Но в будущем береги его: человеком он останется до первой раны, – предупредила Северга бледную до желтизны Ждану.
– Что ты натворила... Будь ты проклята! – простонала княгиня.
– Отчего же? – Навья холодно вскинула бровь. – Я выполнила своё обещание, твой сын будет жить. А другого способа его спасти в этих обстоятельствах не было, так что уж не обессудь. Я сделала, что смогла.
Девчонке-оборотню этот способ лечения тоже не понравился – видно, у неё с этим было связано что-то личное. Она была ещё слишком слаба, чтобы драться, и Северга отшвырнула её, хорошо приложив о ствол дерева. Без промедления навья вскочила в седло и повлекла за вожжи четвёрку лошадей. Ждана в колымаге отчаянно металась:
– Стой! Мы её не оставим!
Ревнивый зверь-собственник вздыбил шерсть на загривке: чем эта синеглазая нахалка так зацепила княгиню за сердце, что та была готова выпрыгнуть из повозки на ходу? Лишь много позже, склонив голову на колени Жданы в лесном домике, Северга постигла всё неохватное, ширококрылое величие её души... Но до их второй и последней встречи оставались долгие месяцы борьбы с костлявой девой – смертью, а сейчас навья подхватила выскочившую из повозки княгиню к себе в седло и помчалась с нею в бешеной скачке... Эту отчаянную женщину нужно было обезвредить, лишить её белогорского жала, которое она прятала под одеждой.
Позади стоял стеной лес, впереди раскинулась серая сталь речной глади. Не похоть руководила Севергой, когда она, раскинув на холодной земле пропахший гарью плащ, навалилась на желанное, мягкое тело Жданы и нырнула взглядом в янтарную глубину её широко распахнувшихся, жгучих глаз... Она мяла княгиню в грубых объятиях, чтобы та наконец выхватила своё оружие – сейчас, под внимательным присмотром Северги, а не когда-нибудь позднее, предательски-неожиданно. Ждана не отбивалась, предсказуемо изображая покорность – совсем как тот хитрый дедок в деревне. Навья, про себя усмехаясь, наблюдала за её игрой: притворяться княгиня умела плохо, бешеное биение нежно-голубой жилки на шее выдавало её. Запах её тела усилился, из медово-сладкого и чарующего став острым, по-осеннему пряным, и Северга, вдыхая его, боялась потерять голову и не уследить... Но от неё не ускользнуло движение изящной руки, нырнувшей под складки платья. Вот оно! Северга больно стиснула тонкое запястье и торжествующе вытащила руку Жданы с игольницей.
– Не выйдет, моя дорогая. – И игольница полетела с обрыва.
Самое маленькое белогорское оружие кануло в стальные волны, и зверь, которому слишком долго зажимали пасть, сорвался с цепи. Он уже не видел глаз Рамут, сиявших путеводным маяком совести: всё затянула жаркая, ослепляющая пелена желания. Как сладостно было сжимать мягкую, податливую женщину – самую восхитительную из когда-либо встреченных Севергой!.. Владеть ею целиком, целовать запястья с голубыми жилками под прозрачной кожей, пить огромными жадными глотками карминный хмель её уст, насыщать волчий голод живительным теплом её тела...
Зверь поплатился за этот безрассудный порыв. Слишком поздно Северга заметила взмах руки Жданы, и в следующий миг тонкая, но смертоносная белогорская сталь вонзилась ей в ладонь – последняя игла, припрятанная в головном уборе отдельно от игольницы. Ослепляющая боль полыхнула пожаром по жилам, рука навьи отнялась, побледнела и подёрнулась сеткой фиолетовых жилок. Древесный корень спас Севергу от падения в воду, а Ждана, свесившись над краем обрыва, смотрела сверху – победительница не со злорадством, но со скорбью во взоре.
...Северга открыла глаза. Дождь всё так же шелестел снаружи, а в пещере было сухо. Пёстрые от лишайников камни молчаливыми слушателями внимали воспоминаниям усталой путницы; Воронецкая земля пала, сдавшись почти без боя, войска Дамрад держали основные города и дороги – железная хватка Владычицы сомкнулась на горле княжества. Нередко Севергу останавливали свои, но стоило ей назваться и сказать, что она находится при исполнении особого задания Дамрад, как ей тут же оказывали всяческую помощь – снабжали едой и давали приют. Северга шла медленно: то и дело в груди бушевала боль, от которой темнело в глазах, а лопатками навья чуяла холодящее дыхание костлявой девы. Видимо, осколок иглы уже близко подошёл к сердцу...
Она держала путь к проходу в Навь, не подозревая, что все усилия ради освобождения от службы военным врачом для дочери оказались тщетными. Поправку к закону о призыве отменили вскоре после начала похода на Явь, и Рамут с детьми уже была здесь, в этом мире... Не зная об этом, Северга возвращалась домой, но дорога её затянулась.
И дело было не только в частых приступах сердечной боли, во время которых навья не могла ступить и шагу, но и в странном отупении после них. Когда боль разжимала свои тиски, Северга долго не могла прийти в себя и сообразить, кто она, где и зачем. А главное – куда ей идти дальше. Ослабевшая, трясущаяся, будто вечно с похмелья, она терялась в этом чужом мире, а тот словно играл с нею в прятки, и даже составленные ею самой карты не всегда помогали. Она не узнавала местность, хоть убей. Мозгом овладевала какая-то непроходимая тупость, Северга путала север и юг, могла тут же позабыть название города или деревни, едва оторвав взгляд от карты. В прорытые Марушиными псами подземные ходы она больше не спускалась: хоть их благодатный мрак и давал отдохновение глазам в ясный день, но Северга в своём нынешнем состоянии боялась вообще оттуда не выбраться.
Так она плутала, то погружаясь в полную растерянность, то во время коротких просветлений делая прорывы в своём продвижении. Встретив по дороге ставку тысячника Куграя, она и имя-то своё с трудом вспомнила. Забавно, но собственный офицерский чин всплыл в её памяти первым... Куграй, приземистый, со свирепой челюстью и маленькими, каменно-холодными глазками, принял её в своём просторном, оснащённом всеми удобствами шатре. Рассматривая грубые, словно высеченные парой-тройкой небрежных ударов из гранитной глыбы черты лица военачальника, Северга вдруг подумала: а ведь большинство высоких военных чинов навьего войска – записные уроды, ни одного мало-мальски приятного лица, на кого ни глянь – одни жуткие образины. Раньше она как-то не обращала на это внимания, а тут отчего-то бросилось в глаза.
– Позволь узнать, какого рода задание ты выполняешь? – спросил Куграй.
– Господин тысячный, ты же понимаешь... особое задание Её Величества не подлежит разглашению, – ответила Северга, сомлевшая от тепла жаровни и осоловевшая от мяса и хлебной воды, которой она не пила уже целую вечность.
– Понимаю, понимаю, – кивнул Куграй, подливая хмельного в её чарку. – Успешно?
Северга влила в себя жгучую жидкость, закусила ломтиком поджаренного на углях мяса, пахнувшего дымком. Голова гудела набатом, и мысли в ней крутились нелепые и странные: а если хмельное сделает её кровь более жидкой, и это поспособствует продвижению осколка иглы?.. Да нет, пустое. Кажется, наоборот – хмельное должно кровь сгущать...
– Боюсь, что не очень, господин тысячный. И по состоянию здоровья я уже не годна к сколько-нибудь приличной службе, – проговорила она.
– А что с тобой? – Куграй запихал в рот кусок мяса с дрожавшими на нём желтоватыми комками поджаренного сала.
– Осколок белогорской стали, который невозможно извлечь из моего тела. – И навья, стянув перчатку, показала свою искалеченную руку.
– Мда-м, – промычал тысячный, жуя. – Это скверно. Но ты не думай, что государство бросает на произвол судьбы доблестных воинов, подорвавших своё здоровье. Никак нет!.. За ранение, повлекшее за собой пожизненную негодность к службе, ты имеешь право на получение ежемесячного пособия в размере половины твоего жалованья. Деньги невеликие, но уж не обессудь: расходы казны в связи с войной и без того огромные. Обратись к моему письмоводителю, он составит все нужные бумаги.