Расстройство унялось к утру, и больше навья решила не рисковать и не есть сырого. Ударил мороз, и мясо не должно было испортиться. Присыпав его снежком и прикрыв лапником, Северга улеглась в своём шалаше: пронесло её – будь здоров, до сих пор руки-ноги дрожали, и она посчитала разумным немного поголодать. Хотя бы денёк, чтоб нутро чуток успокоилось.
Несколько дней прожила Северга в шалаше. Раньше ей и холод был нипочём, а теперь, ослабленная, она зябла. Спалось плохо. Греться получалось только ходьбой и кое-какими упражнениями, которыми навья когда-то укрепляла мышцы для военной службы. Силы были уже совсем не те, и после каких-то несчастных двух-трёх подходов по пятнадцать-двадцать повторов у неё темнело в глазах. Костлявая дева в белом стояла за плечом, усмехаясь оскаленным черепом: «Зачем это теперь? Уже совсем скоро ты будешь моей...»
– Я знаю, – пыхтела навья, отжимаясь от заметённой снегом стылой земли. – Буду, буду, не беспокойся. Но сделай одолжение – не указывай, чем мне заниматься в мои последние дни на земле.
Перед нею вдруг шлёпнулась свёрнутая вчетверо потёртая оленья шкура. Северга прервала упражнение и вскинула удивлённый взгляд на рыжеволосого оборотня, бросившего её, а тот сказал:
– Это тебе на шатёр. Шкура старая, но целая. Сойдёт.
Позже подошли ещё несколько соплеменников с точно таким же подарком – Северга не успевала благодарить. Оборотни отвечали:
– Не стоит благодарности.
Для них это было необременительно: одна ненужная шкура могла отыскаться в хозяйстве у каждого, а на маленький одиночный шатёр много и не требовалось. Это на семейное жильё уходило до тридцати-сорока шкур, а Северге, чтобы обтянуть деревянный каркас её холостяцкого убежища, вполне хватало дюжины. Кое-какие попадались рваные, но навья их латала и пускала в дело. Потом она соорудила себе новую лежанку – на остов из толстых веток натянула лосиную шкуру. Получилось что-то вроде кровати, довольно грубой и кургузой, но не в красоте было дело, а в удобстве, да и спальное место теперь располагалось повыше над холодной землёй.
А однажды утром, когда Северга поджаривала ломтики мяса на завтрак, в шатёр заглянула невысокая, крепко сбитая девушка с пухлым серым свёртком. Красавицей её назвать было нельзя: широкое скуластое лицо, тёмные, немного раскосые глаза, нос с горбинкой, мрачноватые густые брови.
– Бабушка велела тебе передать, – сказала она, кладя свёрток перед Севергой.
Это оказалось толстое валяное одеяло, плотное, почти как войлок – настоящее сокровище, ничего теплее которого и выдумать было нельзя. Верхнюю его сторону украшали нашитые узоры из кусочков кожи.
– Передай Бабушке от меня благодарность, – усмехнулась навья. – Как звать-то тебя?
Девушку звали Свелла, и она приходилась Свумаре праправнучкой. «Вот в кого у неё такие глаза», – подумалось Северге. Некрасивое лицо с грубоватыми чертами казалось угрюмым, но стоило девушке улыбнуться, и это впечатление пропало. Не наделила её природа изящным, тонким телосложением, как у Свеи, вся она была крепенькая, коренастая, как белый гриб, и плотная, как это одеяло.
– А что ты от Птахи ушла? – полюбопытствовала она.
– Не поладили мы с нею слегка. – Северга бросила в рот полоску поджаренного мяса, вспомнила о гостеприимстве и предложила: – Садись. Хочешь?
Свелла от мяса отказалась, но к очагу присела и принялась греть руки. Огонь отражался в её глазах, таких же загадочно-бездонных, как у Свумары, а навье подумалось: вопрос о Птахе явно проистекал не из праздного любопытства, что-то за этим крылось. Что-то особенное.
– А почему ты о ней спрашиваешь? – поинтересовалась навья. И подмигнула: – По сердцу она тебе?
Свелла колко блеснула взором.
– С чего ты взяла? Вовсе нет. Просто так спросила...
Северга не стала больше давить на эту точку, но усмешка ещё долго пряталась в уголках её губ. Такое «вовсе нет», немножко сердитое, подчёркнуто отрицательное, как пить дать означало «да».
– Ежели ты от хвори худо себя чувствуешь, я тебе еду носить стану, – помолчав, сказала наконец Свелла. – У Бабушки только спросить надо. Но она разрешит, я знаю. А ещё вот...
Развернув одеяло, она достала из него тёплые меховые чуни.
– Это тоже тебе, но уже от меня. Я сама сшила. Чтоб ноги твои не зябли, когда спишь.
А Птаха, оплетённая белокурыми чарами Свеи, и не замечала рядом с собой такое сокровище.
– Благодарю тебя, добрая девушка, – усмехнулась навья. – Непривычна мне такая забота. Даже не знаю, что и сказать...
– Принимать помощь тебе мешает гордость, – мягко молвила Свелла с проницательным блеском в глазах – совсем как у Свумары. – Оставь её, это ложное чувство. Не верю, что ты за свою жизнь никому не помогала. Считай, что это плата от судьбы за добрые поступки, совершённые в прошлом.
Печаль холодным туманом опустилась на сердце. Северга поворошила дрова в очаге.
– Боюсь, в жизни я совершала мало добрых поступков, – вздохнула она. – А вот причинять боль и убивать – это как раз по моей части.
– Если б ты была так плоха, как думаешь о себе, разве твоему сердцу суждено бы было стать одним из редчайших на свете чудес? – улыбнулась Свелла, и Северге снова почудилось прикосновение звёздной бездны к своей душе – такое же, какое она испытывала при взгляде в глаза Бабушки. – Мало кому удаётся познать такую любовь, какая живёт в нём...
С Птахой Северга старалась лишний раз не встречаться, но не потому что боялась нового нападения: просто не хотелось натыкаться на колкие искорки вражды в её глазах, а потом успокаивать в себе всколыхнувшуюся горечь. Строго говоря, навья не могла назвать их отношения до этой стычки дружбой, но что-то похожее на неё у них начало складываться, пока подлость белокурой девицы всё не разрушила. Свею Северга вообще вычеркнула из своих мыслей как существо, недостойное того, чтобы о нём думать, и как по волшебству её глаза перестали замечать девушку. Может, та просто сама избегала встреч с навьей, а может, взгляд Северги подёрнулся этакой пеленой избирательного восприятия, которое она сама настроила.
А однажды, прогуливаясь по замёрзшим болотам, превратившимся в мерцающее зимнее царство, навья услышала за плечом хруст снега и знакомый голос:
– Северга...
Её нагоняла Птаха. Поравнявшись с навьей, девушка-оборотень тронула её за руку. Злость и враждебность на её лице сменилась смущённым и даже виноватым выражением.
– Тут... это... – начала девушка скомканно. – Свея призналась, что соврала насчёт твоих домогательств. Она сказала, что ревновала меня к тебе, представляешь? И хотела, чтоб я выгнала тебя. Ты уж прости, что так вышло...
Эта новость вызвала у Северги смешанные чувства, которые отразились на её губах кисловатой усмешкой. Свея сказала лишь часть правды, но и на том спасибо. Большего Северга от неё и не ждала, жаль только было Птаху, которая беспробудно пребывала под льняным обаянием этой обманщицы. Свея врала, как дышала – как можно было верить в искренность её чувств к Птахе?
– Ладно, забудем, – только и проронила Северга, оставив свои размышления при себе. – Недоразумения случаются. Ну, и что? Простила ты её за этот обман?
– Простила, куда ж я денусь, – улыбнулась Птаха то ли грустно, то ли смущённо. – Это ж она из-за ревности... Смешно даже. Меня – к тебе!
– А что, я не в твоём вкусе? – С вялой шутливостью навья приподняла бровь и уголок губ.
– Да не то чтобы... Ну, как сказать... – Птаха засмеялась, потирая щёки от неловкости.
– Ладно, замнём, – усмехнулась Северга, легонько тронув её за плечо. – Я рада, что между тобой и мной снова мир. Признаться, на душе полегчало.