Их с Птахой взгляды встретились, и ночной мрак глаз девушки отразил тысячи искорок – будто звёздное небо из них смотрело. Ошалевшая Птаха стояла с разинутым ртом, а девушка проворно вскочила и скрылась за деревом.
– Эй! – Птаха, опомнившись, выплюнула «светлячка», залетевшего в рот, и бросилась вдогонку. – Погоди, куда ты?
Во тьме за стволами призывно мелькнула кувшинка, и Птаха, входя в охотничий пыл, рванула следом. Но девушка оказалась вёрткой и быстроногой: по дороге преследовательница успела два раза споткнуться, зарывшись носом в землю, и один раз провалиться в топь. Выбравшись на сухое место, она долго отряхивалась и шипела под нос ругательства, пока совсем рядом не прозвенел тихий смешок. Птаха напряжённо застыла, на слух определяя местоположение «добычи». Пружинистый и точный бросок ловкой охотницы – и девушка с кувшинкой забилась в её объятиях.
– Попалась! – засмеялась Птаха, ласково прижав её к себе.
– Пусти! – отбивалась та. – Синяков наставишь мне...
– Свелла? – Узнав «лесную колдунью», Птаха разжала руки. – Ты, что ли?
Та, поправляя на груди растрепавшиеся перья, отвернулась, а Птаха не могла отвести глаз от её нагой спины и плеч. Рука так сама и тянулась провести ладонью по мягкой девичьей коже, но как бы не получить за это по морде – вот в чём вопрос! Свелла слыла недотрогой; она унаследовала дар от Бабушки, и уже сейчас в Стае к ней относились с уважением. Оборотни-холостяки опасались к ней приставать: никто не сомневался в том, что она умела одним взглядом останавливать сердце, как Свумара.
– Ну да, я, – нехотя проговорила Свелла, глянув через плечо. – А что? Я люблю гулять одна, когда никто не видит.
– Я тоже, – усмехнулась Птаха. – В этом мы с тобой похожи.
Что-то долго Свелла возилась с перьями, и Птаха решила глянуть, что там случилось. Заскочив спереди, она увидела, что часть «занавески» отлетела от слишком крепких объятий, и открылись соски – коричневато-розовые, стоячие. Птаха глянула на свои пятерни: нет, чтоб обхватить эту грудь, ей рук явно не хватит. Грудь Свеи как раз помещалась в ладошке, а это богатство нужно было держать двумя – каждую. Но где взять четыре руки?
Хлоп! – от пощёчины Птаха отшатнулась, держась за горящую щёку.
– Что уставилась? – Свелла, сердито блестя глазами и рдея румянцем, принялась распускать косу, чтобы прикрыть прореху в своём наряде. Волосы волнистым чёрным шёлком окутали её до пояса – хватило бы на нескольких девушек.
– Прости, я... – Птаха, чувствуя, что сама пылает маковым цветом, вмиг охрипла. – Кхм, гм... Я тебя даже не сразу узнала. Просто ты сегодня... Э-э... Такая... – Слов не хватало, и она дорисовывала впечатления от встречи руками в воздухе.
– Какая?
В глазах Свеллы как будто всё ещё поблёскивали сердитые огоньки, но вместе с ними там мерцало что-то этакое – слов не подобрать. Глянешь чуть глубже – и пропадёшь.
– Красивая, – сипло выдохнула Птаха, протягивая руку к чёрным прядям – осторожно, в любой миг готовая её отдёрнуть. – Особенно... гм... глаза.
– Да ну тебя...
Свелла, кутаясь в волосы, зашагала прочь, но Птаха уже не могла её отпустить – ни за что на свете. Догнав девушку, она мягко тронула её за локоть.
– Слушай, а я и не знала, что ты улыбаться умеешь, – сказала она. – Почему я раньше этого не видела? Как я вообще ТЕБЯ не разглядела?
Ответ был ясен обеим: потому что раньше взор Птахи застилал светлоглазый морок Свеи. А на ночном небосклоне сияла луна – такая же белая, как кувшинка в чёрных волосах Свеллы.
* * *
– Матушка, а это что за дерево?
Драгона и Минушь, задрав головы, разглядывали стройную белоствольную красавицу. Жёлтые листья с каждым порывом осеннего ветра срывались с ветвей, словно яркие бабочки.
– Оно зовётся берёзой, родные мои, – ответила Рамут, сидевшая на пеньке.
Навья набрасывала в пристроенной на колене записной книжке кое-какие мысли. Прибыв с дочками на место, выбранное Вуком, она довольно скоро поняла, что как военному врачу ей здесь делать чуть более, чем нечего: войска Дамрад быстро подчинили Воронецкую землю, почти не понеся потерь, и пока больших кровопролитных сражений не велось. Люди оказались не в состоянии противостоять навиям, и те захватили владения князя Вранокрыла буквально в считанные дни. В Звениярском царила тишь да гладь; Рамут исполняла свои обязанности по отношению к соотечественникам, что называется, для галочки: иного и не требовалось. Каждый день она посещала размещённый в палаточном лагере полк под командованием тысячного Адальроха с единственным вопросом:
– Жалобы есть?
Жалоб почти не было. Лишь изредка случались мелкие неприятности: то отправленный на разведку в лес взвод объелся местных грибов и схватил расстройство желудка, то господина тысячного сразило похмелье, и ему требовалось лекарство от головной боли... Всего один раз Рамут пришлось оказывать хирургическую помощь воину, пострадавшему в схватке с медведем. Зверь отвесил незадачливому охотнику такую оплеуху, что тот остался почти без лица, но Рамут знала своё дело. Несколько часов работы – и воин был спасён от участи навсегда остаться уродом.
Свободного времени выходило даже слишком много, и Рамут, не привыкшая сидеть без дела, искала себе занятия. За неимением работы по лечению соотечественников она обратила своё внимание на местных жителей, но сначала нужно было изучить особенности людей, ведь разница между ними и навиями требовала и разного подхода к исцелению. Рамут поразило огромное количество недугов, которым было подвержено человечество – несоизмеримо большее, чем у её сородичей. И, что хуже всего, люди зачастую сами не умели их лечить. Врачебная наука здесь находилась на плачевно низком уровне, смертность была огромной. Рамут не сразу удалось добыть сколько-нибудь годные описания человеческих хворей: если врачебные книги в Яви и существовали, то явно не в этом захолустье... Библиотеки следовало искать в крупных городах, и Рамут вынуждена была обратиться к Вуку с просьбой поискать какие-нибудь труды в княжеском хранилище в Зимграде. Тот хмыкнул:
– Что за блажь? Для чего тебе лечить людишек? Они всё равно подлежат уничтожению.
По чудовищному замыслу Дамрад, основная часть населения захваченных земель должна была подвергнуться истреблению. Потрясённая размахом этой жестокости, Рамут пробормотала:
– Я не хочу участвовать в этом кровавом ужасе ни в каком качестве. Прошу освободить меня от исполнения моих обязанностей.
– Может, заодно и подданства тебя лишить? – блеснул Вук беспощадными льдинками в глазах. – Ты забыла, что как военный врач ты приносила присягу, дорогая? А кто не с Владычицей, тот против неё. А значит, тоже будет неизбежно уничтожен.
«Пропади ты пропадом», – подумалось Рамут. Вук был отвратителен ей до тошноты, до душевных судорог, а голубые ледышки его глаз схватывали инеем сердце. Но вопреки всему в ней тлела безрассудная, ни на чём не основанная вера в то, что Добродан жив – просто заточён где-то там, в чёрной темнице сущности Вука. Она всё ещё посылала ему силы своей души по тёплой золотой ниточке, конец которой утопал в этой мрачной бездне. Ей хотелось верить, что это поддержит Добродана и не позволит Вуку его окончательно погубить. Рамут не оставляла надежд, что обречённую битву можно выиграть.
Паучок-толмач в ухе позволял ей понимать местную устную речь, а такая же крошечная тварь в глазу – письменную. Паучков этих создали жрицы Маруши; делом их же рук был покров туч на небе Яви, предохранявший глаза навиев от слишком яркого солнца. Но Рамут знала, какое оно светлое и прекрасное – из своих видений, в которых она купалась в бескрайнем море белых цветов с жёлтыми серединками. Не дождавшись содействия от супруга, она отпросилась на несколько дней у тысячного и отправилась в Зимград. Дочек ей было не с кем оставить, а потому пришлось взять их с собой. Усадив девочек в колымагу, Рамут сама правила лошадьми.
Столица Воронецкой земли показалась ей похожей на большую деревню: каменных домов было мало, в основном город состоял из деревянных построек. На каждом шагу ей приходилось показывать воинам пропуск, выписанный Вуком от имени Дамрад. Чтобы попасть в княжеское книгохранилище, она сочинила небылицу, что выполняет особое поручение Владычицы. На её удачу, ей поверили. Имя её супруга открывало перед нею все двери.