«Милостивые государи, я прошу прощения, но позвольте вам заметить – я первая нашла этого зверя», – учтиво обратилась к ним Рамут. Она понимала, что это просто животные, а не оборотни, но мыслеречь вырвалась у неё невольно, по привычке. Впрочем, её намерения были истолкованы волками вполне верно. Поражённые её нахальством, они опешили, а лось, съежившийся на краю обрыва, вздрогнул от её рыка, потерял равновесие, поскользнулся и рухнул вниз. Разозлённые волки бросились на Рамут. Двенадцать оскаленных пастей были готовы вцепиться ей в шкуру, но клацнули, поймав лишь пустоту.
Рамут не сразу разобралась, как это получилось. Ей просто хотелось исчезнуть, улизнуть, а пространство вдруг приняло в этом поединке её сторону и странным образом изменило свои свойства. Она провалилась в колышущийся, как водная поверхность, проход и очутилась у волков за спинами. Удивляться было некогда, в мозгу лишь сверкнуло безотчётное понимание того, как новый способ передвижения работает: нужно просто захотеть оказаться в каком-то месте. Не успела стая сообразить, в чём дело, как Рамут нырнула в новый проход и выскочила уже внизу, на обледеневших камнях, рядом с разбившимся лосем. Впереди раскинулась безжизненно-ледяная гладь замёрзшей реки, а волки с бессильной злобой смотрели сверху...
«Охотница из меня – не очень, – думала Рамут, переводя дух возле бездыханной туши. – Мне просто повезло. Дуракам всегда везёт». Сердце от пережитого волнения бухало в груди так, что в ушах звенело. Всё получилось как-то странно, нелепо, кувырком, но что она имела в итоге? Лось разбился сам, ей даже не пришлось его убивать, а облапошенные, оставшиеся ни с чем волки щёлкали зубами наверху. Дурацкая вышла охота, но добыча лежала перед ней самая настоящая – целая гора мяса.
Разделав тушу острыми клыками, как ножом, она по частям перетаскала мясо на полянку, где её уже заждались дочки. Снова и снова ныряя в проход, она мысленно благодарила чудесный камень: сердце подсказывало ей, что именно он подарил ей новую способность. «Ты всегда с нами, матушка, – умываясь тёплыми слезами и прижимаясь к смолистому стволу сосны, думала Рамут. – Будь я проклята, если хоть на миг забуду о тебе».
Она опасалась оставлять дочек надолго одних, но разведать обстановку было необходимо. Ночью она перенеслась в Звениярское и постучалась в дом Нечайки.
– Кого там в такую пору принесло? – послышалось за дверью ворчание Добрицы.
– Это я, – сказала Рамут.
– Ох, госпожа врач! – всплеснула руками женщина, распахнув дверь. – Где ж тебя носило-то? Тут столько всего случилось!.. Ох, ко времени ты! Ох, кстати... Беда у нас, беда: внученьки захворали...
Всё семейство бодрствовало, и было отчего: маленькие племянницы Нечайки кашляли, метались в жару и бреду. Млога, сама болезненно осунувшаяся, с воспалёнными от бессонницы глазами, сидела над дочками. Нечайка, завидев Рамут, вскочила с лавки и прильнула к её груди.
– Ох, госпожа врач, мы уж не знали, каким богам молиться, чтоб ты вернулась...
С особенным теплом в сердце Рамут погладила девушку по волосам и поцеловала в лоб.
– Рада тебя видеть, детка. Я посмотрю, что можно сделать.
Едва склонившись над девочками, она увидела в их груди очаги смертельной хвори. Не помогали здесь ни отвары трав лекарственных, ни примочки, ни банный жар. Хрупкие детские жизни угасали. Сжав рукой мешочек с камнем-сердцем, который она носила на шее денно и нощно, в зверином и в человеческом облике, Рамут всматривалась в лица малышек. Ей представлялись на их месте Драгона и Минушь, и душа плакала бесслёзно. Вдруг в руке что-то стукнуло – будто и впрямь сердце живое забилось.
– Что? Что ты хочешь сказать мне, матушка? – пробормотала Рамут, вынимая камень.
Самоцвет сиял переливами радуги у неё на ладони и слегка жёг кожу. Причём стоило поднести его поближе к девочкам, как свечение и жар тут же усиливались многократно. Повинуясь безотчётному, как дыхание, наитию, Рамут приложила камень к груди сперва одной сестры, а потом – другой. Она хорошо помнила, как сердце матери исцелило её собственные глаза от жгучей боли, когда исчез покров туч; что, если и здесь чудесный камень мог помочь?
Долго ждать не пришлось: в считанные мгновения запредельный жар у детей спал, исчезли хрипы и кашель, и они погрузились в глубокий, восстанавливающий силы сон. Млога, растерянно моргая, щупала лбы дочек.
– Они не горят больше, – сипло пробормотала она, вскинув на Рамут полный недоумения и робкого, беспомощного счастья взгляд. – Как такое возможно?
– А я верила, я знала, – торжествующе улыбнулась Нечайка. – Госпоже Рамут всё под силу! Она – самая лучшая на свете.
Тихая, чуть усталая радость наполнила молодую навью, окутывая её надёжными объятиями. Ей стало тепло, будто кто-то бесконечно родной встал незримо позади и обхватил то ли руками, то ли крыльями, то ли сосновыми ветками... Прижав камень к губам, она спрятала его в мешочек и накрыла ладонью – как раз напротив собственного сердца. Она явственно чувствовала живое биение, размеренное и ласковое: «Тук-тук, тук-тук...» Два сердца бились одновременно, удар в удар.
Бабушка девочек плакала от радости. Несмотря на глубокую ночь, она выставила на стол всё, что было: квас, ржаные пироги с сушёными грибами да кашу пшённую.
– Чем богаты, тем и рады потчевать, госпожа врач... Не побрезгуй, угостись! А не хочешь, так дочкам возьми. Где ж ты обретаешься-то теперь?
– В хорошем, светлом и надёжном месте, – улыбнулась Рамут, вспоминая полянку с сосной. – За угощение благодарствую, мы с дочками не голодаем.
А Добрица уже спешила выложить ей новости. Дочери Лалады освободили Звениярское от навиев, полк тысячного Адальроха был разбит, и селяне вздохнули свободно. А Нечайка нашла свою судьбу: одна из кошек-освободительниц сделала ей предложение.
– Обещала она, как война закончится, в жёны Нечаюшку нашу взять. А пока вон – колечко подарила!..
На пальце девушки и впрямь сверкал перстень с великолепным голубым топазом – как раз под цвет её глаз.
Свой пустой дом Рамут не хотела навещать: ей необъяснимо казалось, будто Вук всё ещё там. Много осталось вещей и тетрадей с записями, но она не могла заставить себя переступить порог. Вокруг неё сразу до кома в горле, до приступа удушья вставала та страшная ночь: окровавленный, безумный супруг и мешок с головой и сердцем матушки... Брат Нечайки вызвался сбегать в дом и захватить всё, что госпожа врач попросит, но Рамут, собравшись с духом, решила:
– Нет, всё-таки сама схожу.
Вука в доме не оказалось, а сломанный клинок так и валялся в углу комнаты, куда она его отшвырнула. Ёжась и озираясь, Рамут не расслаблялась ни на миг: а если муж подкарауливал её здесь? Но даже если и так, то ей ничего не стоило повторить то, что она с ним уже проделала – переломать ему все кости. «Теперь ты сильнее его, – билось сердце-самоцвет в мешочке. – И тебе незачем его бояться». Расправив плечи и выдохнув, Рамут выпрямилась и принялась собирать всё то, что она в спешке забыла в прошлый раз. В основном это были инструменты, шовный материал, коробочки с лекарствами, одежда дочек и, конечно, её рабочие записи. Уже собравшись выходить, Рамут вспомнила о конвертике с семенами бакко. Как она могла его оставить?.. Отыскав своё сокровище в одном из сундучков, она сунула его за пазуху, во внутренний карман кафтана.
Она поставила на полянке шалаш, в котором раскинула захваченную из дома постель. На её с дочками островке весны царило такое тепло, что спать можно было даже без одеял; мылись они в горячих струях ручья, и его вода очищала до скрипа, так что и мыло не требовалось. От одного её глотка в теле разливалась медово-сладкая благодать и сила свободной цветущей земли. Луговыми цветами пахла вода, и запах этот ещё долго оставался на коже и волосах.
Временами Рамут наведывалась в Звениярское: недуги косили измученных войной людей. Ещё никогда лечение не давалось ей так легко, ведь одно прикосновение сердца-самоцвета ставило хворых на ноги в мгновение ока. В награду за спасение люди стремились дать Рамут что-нибудь из своих скудных запасов съестного, но не всегда она могла принять эту благодарность, глядя на худеньких детишек с голодными глазами. Наступив своим убеждениям на горло, она охотилась и ловила рыбу ради выживания, и как раз во время охоты-то ей и встретился отряд женщин-кошек.