– Значит, вот тут вы и живёте?
– Да, – кивнула Рамут. – Но дочки чаще любят спать на ветвях их бабушки-сосны, как пташки в гнёздышке. Они там в безопасности.
Подснежники кивали белыми головками: Радимира с улыбкой касалась их пальцами, присев на корточки.
– Чудо какое... В самом сердце Воронецкой земли – будто островок Тихой Рощи.
– А что это – Тихая Роща? – в свою очередь полюбопытствовала Рамут.
– Это место упокоения дочерей Лалады. Там тоже всегда тепло и бьют подземные ключи с чудотворной водой. – Радимира выпрямилась, любуясь полянкой с проступавшим в её взоре светлым удивлением и восхищением. – Как-нибудь потом я покажу тебе её. Это прекрасное и благодатное место.
Девочки допивали молоко, по очереди беря крынку. Радимира с ласковыми лучиками в уголках глаз улыбнулась:
– Сладкое любят?
– Перед отбытием в Явь мы с ними жили у тётушки Бенеды в деревне, там сладостей почти не бывало... Мёд только иногда. – И Рамут невольно затаила вздох, вспомнив родные сердцу места.
– Ну, значит, тихорощенским медком надо их угостить. Им понравится. – И Радимира ещё раз обвела тёплым взглядом полянку.
Отдав и калач, и всё молоко детям, сама Рамут только выпила чудесной воды из источника. Та снова облегчила голодную боль в желудке – будто маслом нутро ласково смазала. Живот затих, успокоился, только звенящая слабость предупреждала о том, что тело служило Рамут уже из последних сил.
– Ты ведь так и не поела, – заметила Радимира озабоченно. – Ты погоди, я сейчас ещё что-нибудь принесу.
– Некогда, надо людей в Зимграде спасать, – встряхнувшись и снова приведя себя в готовность к действию, сказала Рамут. – А девочки тут не пропадут с матушкой... Драгона, Минушь! – Присев, навья обняла дочек за плечи, поцеловала каждую. – В городе очень много раненых, надо им помочь. К ночи постараюсь вернуться и обязательно принесу покушать. Посидите тут ещё немножко одни, ладно? Никуда не убегайте и от бабушки далеко не отходите!
– Хорошо, матушка, – в один голос ответили дочки. Им было не в первой ждать её возвращения под «присмотром» Северги-сосны на этом островке покоя...
Снова и снова камень своим сиянием излечивал искалеченных жителей. Слух о чудесной целительнице, мгновенно возвращавшей к жизни тех, кто только что был при смерти, уже разлетелся по обращённому в руины городу, и со всех концов к Рамут устремлялись мольбы о помощи. Навья была нарасхват. Её звали ко множеству пострадавших, буквально рвали на кусочки, хотя и женщины-кошки обладали целительским даром. Они также лечили людей, делая одно с Рамут дело, но у неё это получалось быстрее: одно касание – и человек встал на ноги. И везде она была нужна срочно, незамедлительно! Кому помочь в первую очередь – истекающей кровью молодой женщине с размозжённой головой или ребёнку, у которого в нижней половине тела не осталось ни одной целой косточки и кишки вываливались наружу? Рамут металась от одного страждущего к другому; выбрать ребёнка – умрёт женщина, выбрать женщину – погибнет малыш... Навья хваталась за голову, ей выть хотелось от этой кошмарной кровавой круговерти. Нервы пели натянутыми струнами и были готовы лопнуть, а едкие слёзы высыхали на ветру, но выступали вновь и вновь.
– По очереди, не все сразу! – раскатисто, властно звучал рядом с ней хорошо слышный, строгий, спокойный голос Радимиры. – Целительница не может разорваться и помочь всем одновременно!
Часть больных она брала на себя или распределяла к другим дочерям Лалады, трудившимся не покладая рук. Когда Рамут, измученная, задёрганная, сходящая с ума от бесконечной вереницы искорёженных тел, опустилась на хрустящие обломки и обхватила руками голову, женщина-кошка присела рядом и обняла её за плечи сильной и уверенной рукой.
– Держись, хорошая моя... – И шепнула, коснувшись тёплым дыханием лба навьи: – Тебя саму б кто полечил... Ты же с ног валишься.
Рамут, подняв обморочно похолодевшее, бескровное лицо, пробормотала:
– Я не успеваю всех спасти... Они умирают...
– Тш-ш... – Пальцы Радимиры смахивали с её щёк слёзы. – Знаю, голубка, знаю. Нельзя помочь всем, но ты помогаешь многим, очень многим! Всё, больше такого бедствия не будет точно. Войне конец, вашу Владычицу пленили. Зимград был её последним безумством.
Знала ли Рамут несколько месяцев назад, изредка выдавая воинам лекарства от поноса и избавляя тысячного Адальроха от похмелья, что когда-нибудь нырнёт с головой в пучину настоящей работы – жуткой, нескончаемой, засасывающей, разрывающей на части? Она простодушно думала, что готова ко всему... Ага, готова. Как бы не так. То, что обрушилось на неё сейчас, и не снилось молодой «восходящей звезде» Общества врачей Ингильтвены; желторотым птенцом она тогда была, сущим ребёнком, лишь игравшим во врачебное искусство. По-взрослому всё началось только теперь.
«Соберись!» – приказала она себе. Отвесив по собственным щекам несколько ударов, встряхнувшись и зарычав, Рамут поднялась на ноги. Колени подкашивались, в ушах стоял неумолчный звон, но она опять устремлялась туда, где была нужна.
– Так, всё, передышка, – твёрдо сказала Радимира, когда после новой череды исцелений небо над Рамут закружилось и зазвенело колоколами, а почва превратилась в топкое болото. – Ежели ты свалишься замертво, ты больше никому не сможешь помочь.
Рамут снова очутилась в её нерушимых объятиях и перенеслась в них в тихий закоулок. Усадив измотанную навью внутри полуразрушенного дома и прислонив к стене, Радимира поднесла к её губам фляжку с водой.
– Вот, испей, переведи дух. Водичка из Тиши мигом усталость снимет...
Обломки хрустели под ногами, а под ногтями Рамут запеклась чужая кровь. Вымыть руки было негде, нечем и некогда.
– Хорошая моя... Чудо моё. – Губы Радимиры оставались суровыми, но глаза улыбались с искорками нежности и восхищения. – Ну-ну...
Уткнувшись носом в её плечо, Рамут сдавленно всхлипнула. Дыханию стало тесно в груди до ломоты в рёбрах, глаза намокли, и она не могла с этим совладать. Похоже, нервам пришёл конец.
– Ну-ну, голубка моя... Волшебница прекрасная, – шептала Радимира, касаясь дыханием лба Рамут. – Устала, знаю... Отдохни.
– Это не я волшебница... Это сердце моей матери творит чудо исцеления. – Ёжась от щекотного шёпота женщины-кошки, Рамут не могла оторвать отяжелевшую голову от её плеча.
– И ты, синеокая моя. И ты тоже чудесная, – улыбнулась Радимира золотыми ободками зрачков, приподняв лицо навьи за подбородок.
Её руки обнимали Рамут тепло и непоколебимо, и хотелось сидеть так целую вечность, но с улицы уже нёсся зов:
– Врач! Где госпожа врач?
– Я здесь! – отозвалась Рамут: иначе она не могла.
От усилия, которым она подняла себя на ноги, её душа чуть не рассталась с телом, но Рамут устояла, ухватившись за стену.
– Ещё немного – и тебя вынесут отсюда вперёд ногами, – обеспокоенно нахмурилась Радимира, заглядывая ей в глаза.
– По-другому – никак. Я не могу их бросить. – И Рамут оттолкнулась от стены, шагая на подгибающихся ногах навстречу тому, кто звал её.
– Побереги себя – и для людей в том числе, – сказала Радимира, подхватывая её под руку, и вовремя: Рамут оступилась на обломках и чуть не растянулась.
Лишившихся крова жителей размещали за чертой города в шатрах. Печально тянулась по дороге вереница телег: люди ехали вместе с извлечённым из-под развалин скарбом. Колёса вязли в тающем снегу, вещи падали в лужи при тряске, а в лагере ставились новые шатры, собранные всем миром. Беженцы грелись у костров – унылые, растерянные и растрёпанные.
– А это чья такая роскошь? – спросила Рамут, указав на большой, расшитый золотом шатёр, возвышавшийся среди прочих, как белокаменный дворец среди деревянных избушек.
– Это государыня Лесияра одолжила, – сказала Радимира.
У женщины-кошки было много работы: требовалось наладить доставку горячей пищи в лагерь и начать возведение временного жилья для зимградцев, в котором те смогли бы разместиться, пока город отстраивается. Застучали топоры: люди и дочери Лалады работали плечом к плечу. Радимира появлялась то тут, то там – следила за тем, чтобы всё делалось как следует, и раздавала распоряжения. Руководить она умела. Всюду, где развевался на ветру её плащ и мерцала дорогая, украшенная золотыми узорами кольчуга, работа спорилась, и каждый знал, что ему делать.