Позавтракав вместе с дочками, она собралась в лагерь зимградцев: там ещё много кому предстояло помочь, много кого вылечить. А Драгона и Минушь уцепились за неё:
– Матушка, возьми нас с собой! Мы не будем тебе мешать! Мы будем хорошо себя вести. Пожалуйста... Мы хотим с тобой!
Дочки в самом деле немало времени проводили одни, и Рамут всем сердцем хотелось исправить это упущение. Но, с другой стороны, ей предстояло сосредоточиться на деле, а тут ещё и за ними присматривать придётся.
– Родные, я возьму вас, но только при условии, что вы не будете доставлять никому хлопот, – сказала она.
Девочки клятвенно пообещали быть тише воды, ниже травы. Взяв их за руки, Рамут шагнула в проход.
– Держитесь поблизости, далеко от меня не убегайте, – наказала она, когда они очутились в палаточном лагере.
Строительство временного жилья шло полным ходом: стучали топоры и визжали пилы. Из брёвен воздвигали большие общественные дома – довольно грубые и неказистые, но тут уж было не до внешней красоты: люди не могли вечно жить в шатрах, а потому следовало спешить. От Зимграда не осталось камня на камне, а отстроить целый город – дело нешуточное и не быстрое.
– Госпожа целительница! – услышала Рамут, едва ступив на землю палаточного городка. – Как же хорошо, что ты здесь! Просим, иди скорее, нужна твоя помощь!
Людей, которым посчастливилось не пострадать при разрушении города, подкашивали недуги уже после всего случившегося. Сказывалось и пережитое потрясение, и промозглый весенний холод... Особенно страдало юное поколение зимградцев – почти в каждом шатре, на каждом шагу были хворые дети. Потом Рамут позвали к женщине, у которой ещё вчера начались схватки; прошли уже сутки, а она всё не могла разродиться. Дитя пришлось вынимать через разрез, мать после перенесённой операции была очень слаба, но сердце-самоцвет исцелило её вмиг. Встречались среди зимградцев и несчастные, чей рассудок не вынес пережитого; Рамут пыталась лечить камнем и их, но, видно, тот мог исцелять только телесные повреждения.
Погружённая в работу, Рамут на какое-то время упустила дочек из виду. Она обнаружила их на стройке: девочки увлечённо помогали взрослым в меру своих сил – в должности «подай-принеси».
– Умницы у тебя дочурки... Все в свою матушку – такие же отзывчивые к чужой беде, – раздался улыбчивый голос.
Обернувшись, Рамут увидела и саму улыбку, сиявшую лучиками в уголках серых глаз.
– Здравствуй, госпожа Радимира, рада тебя видеть, – поклонилась она.
Не сводя с неё серьёзного, внимательно-нежного взгляда, женщина-кошка приблизилась.
– В самом деле рада?
Сердце будто в меховой карман проваливалось, солнечное волнение наполняло его искорками. Вложив пальцы в протянутую руку Радимиры, Рамут дрогнула губами в улыбке.
– Да.
Это «да» прозвенело каплей и всколыхнуло пространство между ними. Тягучая немота сковала язык навьи, а Радимира завладела второй её рукой.
– А для меня видеть тебя – счастье.
Короткая передышка – и Рамут вновь устремилась на зов: «Госпожа врач!» Дочки тоже были заняты делом, и она о них не беспокоилась; всё вышло намного лучше, чем она думала. Такое времяпрепровождение для Драгоны с Минушью было в любом случае полезнее, нежели одиночество на полянке.
На обед они были приглашены в шатёр Радимиры. Сероглазая женщина-кошка и её ближайшие помощницы сидели вокруг разостланной скатерти, полной самых простых, но сытных кушаний: начальница Шелуги присылала Рамут и девочкам то же, чем питалась сама. Таких крепких напитков, как хлебная вода, здесь не водилось – из горячительного пили брагу и хмельной мёд. Последний по пьянящему воздействию мог сравниться с лёгким вином. Любили в этих землях также квас и травяные отвары. К травам Рамут пристрастилась, пытаясь заменить ими тэю; более всего ей пришёлся по вкусу отвар кипрея, особым образом обработанного.
Прогуливаясь после обеда, Рамут достала кисет и набила трубку.
– Что это за зелье? – полюбопытствовала Радимира.
– Бакко, – пояснила навья. – Здорово помогает сосредоточиться и бодрит.
– А ну-ка... – Радимира протянула руку к зажжённой трубке.
– Осторожно, – забеспокоилась Рамут. – А если он окажется для тебя таким же губительным, как для нас – яснень-трава?
Её опасения не оправдались, к счастью, но и впечатления на женщину-кошку дым не произвёл: видно, таким особым образом он действовал только на навиев. А вот у людей дымок вызывал сильную сонливость – это Рамут выяснила давно, ещё во время своего проживания в Звениярском.
Она стала наведываться в лагерь зимградцев-переселенцев каждый день, как на работу. Это и была её работа – спасать жизни и прогонять недуги. Денег Рамут за это не получала, но ежедневно дружинницы Радимиры приносили ей и дочкам корзину со снедью. К восстановлению столицы Воронецкой земли подключились навии-зодчие; всем своим соотечественникам, пожелавшим навсегда остаться в Яви, Рамут помогла приспособиться к солнцу посредством сердца-самоцвета. Это произошло не без содействия Радимиры, которая представила навью правительнице Белых гор, княгине Лесияре. В награду за это повелительница женщин-кошек распорядилась построить для Рамут с дочками добротный домик вместо шалаша, и полянка огласилась стуком топоров.
С каждой встречей образ сероглазой женщины-кошки прорастал в сердце Рамут всё глубже. День, когда они плечом к плечу боролись за жизни пострадавших зимградцев, дал начало взаимному притяжению между ними, и если Рамут пыталась сдерживать свои порывы, то Радимира восхищения и нежности не скрывала. В одну из встреч она показала Рамут и девочкам Тихую Рощу, и навья, увидев лица сосен, поняла, почему Радимиру так поразило дерево на полянке: матушка упокоилась точно так же, как дочери Лалады.
– Воды Тиши в этом месте ближе всего подходят к поверхности земли, – вполголоса рассказывала Радимира. – Оттого-то здесь всё и цветёт круглый год. Ключ, который забил на твоей полянке – это ведь тоже Тишь...
Покой этого места был лучезарен, хрустально-чист и сладок, как рассыпанная здесь повсюду земляника; Драгона с Минушью обрадовались ягодам и протянули к ним руки. Рамут, охваченная светлым благоговением, хотела было остановить дочек, но Радимира сказала с улыбкой:
– Пусть угощаются. Ягоды для того и нужны, чтобы их ели.
А ещё девочки получили в подарок туесок драгоценного тихорощенского мёда – прозрачного, как вода. Его чарующую цветочную сладость оттеняла хвойная терпкость – отголосок светлой грусти, наполнявшей сердце при мысли об ушедших на вечный покой близких и любимых. Сунув пальчики в туесок и облизав их, Драгона и Минушь пришли в восторг.
– М-м, как вкусно! Это самый вкусный мёд на свете!
– Ну, ещё бы! – с улыбкой молвила Радимира. – В Тихой Роще и мёд особенный.
А когда дочери уже спали на печной лежанке в новом доме, Рамут тоже обмакнула палец в мёд и попробовала капельку. Они с Радимирой сидели на ступеньках крыльца под звёздным шатром ночного неба, и сердце навьи с утра ныло в предчувствии чего-то прекрасного. Да, это был необычный день. И мёд – особенный, и взгляд Радимиры... А женщина-кошка, подцепив на палец каплю тихорощенской сладости, намазала ею губы Рамут, после чего мягко накрыла их своими. Рамут застыла, впитывая душой и телом это простое и искреннее чудо – поначалу лёгкое и щекотно-ласковое, но с каждым мигом набиравшее глубину и пылкость.
– Я люблю тебя, целительница моя синеокая, – тепло выдохнула Радимира, оторвавшись от губ Рамут и окутывая её хмельным, звёздно-туманным взором. – Да ты, наверно, и сама уж давно догадалась... Моих чувств не увидел бы только слепой. Я вся перед тобой, как на ладони... Отдаю тебе моё сердце. Оно в твоих руках отныне, прекрасная навья.
Второй поцелуй бабочкой порхнул на губы, а его нежность мёдом пролилась в грудь, зазвучала песней. Рука Рамут скользнула по плечу женщины-кошки, обвилась вокруг её шеи, а потом за нею последовала и вторая, замыкая кольцо. Больше ничто не разделяло их, раскалённое пространство между ними сжалось до толщины волоска и с пружинистой силой толкнулось им в сердца. Не осталось места для раздумий, колебаний и сомнений, для доводов рассудка: взаимное притяжение достигло своей вершины и переплело их в тесных объятиях.