Потом Ричард рассказал мне и о том, что после рождения ребенка Марион стала отказывать ему в физической близости, а вскоре их физические отношения и вовсе сошли на нет. Их жизнь превратилась в странное стерильное сосуществование, в котором осталась только внешняя форма. Ричард сказал, что он предпочел бы даже, чтобы жена имела какие-нибудь пороки, играла в карты, пила, делала все, что угодно, но при этом проявляла к нему хотя бы каплю понимания и доброты.
— О, Марион — прирожденный политик, — продолжал он. — Когда я только познакомился с ней и полюбил, она ответила мне взаимностью и в течение нескольких месяцев демонстрировала наличие человеческих чувств. Разумеется, леди Уэйлинг, мать Марион, считала, что ее дочь могла бы выловить рыбешку и покрупнее. Возможно, на какое-то время мне удалось пробиться сквозь броню их калькуляций. Но ненадолго. Она была очень красива. Ее красота просто ослепляла, и мужчина мгновенно попадал в ловушку. Она была словно воплощением самой любви. — Ричард нервно рассмеялся.
Я кивнула, внутри у меня все жгло от ревности. Ведь он когда-то любил Марион.
После паузы он снова заговорил:
— Думаю, она временно была очарована артистической стороной моей натуры, моей музыкой, стихами… моей сумасшедшей страстью к ней. Мне показалось тогда, что она полюбила меня, что она хочет меня. Я стал торопить ее со свадьбой. Я и тогда был обеспеченным человеком, а вскоре должен был получить наследство. И мать Марион знала об этом, а потому не стала возражать. Но все это не продержалось долго. А потом… потом я потерял всякие иллюзии насчет моей жены.
Он замолчал, а потом прикрыл ладонью глаза.
— Моя дорогая, — сказал он, — я никогда не говорил с кем-либо о Марион. Я всегда старался придерживаться определенных рамок. Но — сейчас это стало просто невыносимо. За исключением времени, проведенного с моим ребенком, вся остальная моя жизнь давно стала адом. Непонимание породило отчуждение, отчуждение — равнодушие… Знаешь, равнодушие — та же измена, только хуже, гораздо хуже. Оно разрушает человека изнутри. — Он снова рассмеялся и добавил: — В какой-то период времени мне стало казаться, что и я сам превращаюсь в холодного и эгоистичного человека, как Марион. Это заразно, ведь я всегда был другим. Поэтому-то я должен оградить Берту от всего этого. Сейчас я стал брать ее с собой даже в дальние поездки, вывозить за границу на лето. Марион не одобряет наших совместных путешествий. Но я все равно беру Берту с собой. Она в восторге от поездок, наслаждается моим обществом, так же как и я ее. Но любви… дружбы с женщиной… такой, как наша с тобой, я не знал никогда, Роза-Линда. Даже думал, что такого не может быть… пока не встретил тебя.
Я повернулась к нему лицом, а потом вдруг взяла и сама обняла его за плечи, уткнулась лицом ему в плечо.
— О, дорогой, дорогой! — сказала я. — Как тебе было тяжело!
Его рука снова коснулась моих волос, я ощутила тепло его тела.
— У тебя жизнь была потяжелее моей, моя бедная девочка, — вздохнул Ричард. — Что тут скажешь? Ни денег, ни крыши над головой. Ничего. Я так хочу дать тебе то, что в моих силах.
— Мне ничего от тебя не нужно. Мне нужен только ты.
— Ты не понимаешь, что для меня значат твои слова. Если бы Марион могла так чувствовать… — Он со значением замолчал.
Я почувствовала, как мое лицо исказилось от горя и ревности.
— Ты все еще любишь ее, Ричард? — спросила я.
— Нет, — просто ответил он. — Нет. Абсолютно ничего не осталось. Как можно сохранить свое чувство за столько лет, если тебе не отвечают взаимностью? Она — мать Роберты, за это я уважаю ее. Потому что больше не за что.
Я подумала: «Его ребенок значит для него все. И поэтому он пойдет в дом, где его ждет Марион, а я останусь опять одна».
Словно подслушав мои мысли, Ричард сказал:
— Ты стала такой близкой мне, такой… родной. Слишком…